Анастасия Доронина - Один счастливый день

Потому что, в отличие от большинства пятилетних мальчиков, которые в девяноста девяти случаев из ста забывают о нелепых младенческих фантазиях, Валентик умудрился пронести стройность им же самим изобретенной философской системы через всю жизнь. И не разу не получил за нее по лицу или даже по шее. Люди смеялись, удивлялись, некоторые улыбались презрительно — но в конечном счете Валентик всегда получал все, что хотел.

Все изменилось десять лет спустя, когда мальчику только-только исполнилось шестнадцать.

Хотя, наверное, перемены начались гораздо раньше. Если бы Валентик в ту пору был чуть-чуть меньше занят вопросом, почему самая интересная девочка в классе, отличница Оля Федоркина, продолжает водить компанию с прыщавым первокурсником пединститута, упорно не замечая его, Валентиковой, красоты — то наверняка обнаружил бы, что его мать становится какой-то загадочной. Сорокапятилетняя женщина, родившая, что называется, от проезжего молодца, только ради того, чтобы слышать в своей одинокой квартире дыхание родного существа, вдруг стала вести себя так, как будто имеет право на свою, независимую от Валентика личную жизнь.

Галина Семеновна начала исчезать по вечерам, а в те дни, когда оставалась дома — подолгу смотреть в кухонное окно. От каждого телефонного звонка она заливалась густым багровым румянцем и бросала на сына испуганный, даже несколько затравленный взгляд. Но этих перемен мальчик не увидел, как не увидел и того, как на полочке в ванной комнате вдруг выросла батарея кремов и лосьонов, а мать сменила привычный перманент на модную стрижку и впервые в жизни сделала маникюр. Все это, вместе взятое, омолодило Галину Семеновну лет на десять, но Валентик этого упорно не видел. Не видел он и сияющих виноватых глаз матери. Или не хотел видеть?

— Убери руки… За совращение малолетних, знаешь, что дают? — насмешливо сказала в один прекрасный день Оля Федоркина, когда Валентик вздумал было прижать ее в темноте школьной раздевалки. — Вместо института будешь лет пять зубной щеткой «парашу» чистить! Или не боишься? Думаешь, папаша отмажет?

— Чей папаша? — ошалел Валентик.

— Твой — чей! Или ты не хочешь «папочкой» его называть? Останетесь в официальных отношениях?

— Да с кем… в официальных?

— С участковым! Плотниковым! Папочкой твоим… будущим!

— Ты что… дура?! — вырвалось у Валентика. Вообще-то он девочкам никогда не грубил. Да и мальчикам тоже. Не любил конфликтов.

Сам дурак. Пусти!!! — Федоркина оттолкнула его руку и, сдунув нависшую челку, дернула с железного крючка расшитую по последней молодежной моде куртку. Одежду девушка надевала неторопливо, с грациозной медлительностью, давая зрителям — пусть в данном случае этими зрителями был только Валентик в единственном числе — возможность рассмотреть себя как следует, со всех сторон. Впрочем, в очередной раз кинув нарочито рассеянный взгляд на горе-кавалера, который как будто совершенно потерял к девушке интерес и стоял у стены, насупившись и хмуро глядя в противоположную сторону, Оля пожалела его:

— Да ты что, Липатов? Правда не знаешь ничего?

— Правда…

— Ну… — Оленька пожала тонкими плечиками и, нацепив на одно из них школьную сумку, отвела белокурые локоны за воротник. — Ты, получается, совсем у нас слепой юноша! Матушка твоя с Плотниковым уже с полгода как, — она запнулась, — ну, как сказать? В общем, вместе они. А на днях и заявление в загс подали. Слышишь? Эй! Оглох? Свадьба, говорю, у вас будет!

Валентик молчал. Он был совершенно подавлен.

— Откуда знаешь? — наконец прошептал он.

На одной улице живем! — снова дернула плечиком Оля. — Матушка твоя у моей мамы все время заказы брала — не знал? Галина Семеновна и для меня шила, куртку эту вот. — Она опять поправила воротничок и не удержалась от соблазна лишний раз взглянуть на себя в зеркало. — И знаешь, ничего не могу сказать, руки у твоей матушки золотые. Её вещи от фирменных не отличишь… Я даже расстроилась, когда Галина Семеновна отказалась платье мне к выпускному сшить. Первый раз отказалась! Мама ей двойную цену предлагала, а она ни в какую — я, говорит, не могу, у меня, говорит, свадьба… И такая радостная стояла…

Закусив губу и заложив руки за спину, Валентик продолжал подпирать стену. От его невысокой фигурки волнами, как от брошенного в воду камня, Исходила обида. «Предала… Она меня предала…» — стучало у мальчика в висках.

— Да брось ты, Липатов! — Искренне жалея одноклассника, Оля дотронулась до его руки. — Пойдем проводишь меня. Хочешь? Нехорошо, конечно, что матушка ничего тебе не сказала, но, знаешь… я только сейчас подумала..: может, она сюрприз хотела сделать? Без отца, наверное, очень плохо жить… я так думаю. У меня, знаешь, какой папа! Я его обожаю. Когда…

Валентик так никогда и не узнал, что должно било последовать за этим «когда». Неожиданно сорвавшись с места, он кинулся из раздевалки прочь, на улицу, и не останавливаясь, бежал до самого своего дома.

Галина Семеновна ничего не говорила сыну о грядущих переменах в их жизни по очень простой причине — она трусила. О том, что Валентик будет обижен запоздалым желанием матери почувствовать себя наконец женщиной, она догадывалась. И оттягивала неприятный разговор до последнего.

…Когда сын ворвался в дом, громко хлопнув дверью — чего никогда себе не позволял — и со всего размаху швырнул через комнату тяжеленную сумку, так, что та пролетела в полуметре от головы матери и шлепнулась как раз на швейную машинку, сбив на пол чехол и наверняка повредив что-то в механизме, Галина Семеновна поняла, что с затягиванием она переборщила. Не сказав ни слова, она погрузила в прическу дрожащие руки с ярким маникюром и заплакала.

— Ты!!! Ты… Предательница! — выкрикнул, как выплюнул, ее сынулечка. Выражая солидарность с хозяином, из школьной сумки посыпались учебники — мерно, по одному, и, соскользнув с швейного столика, шлепались об пол. От каждого стука Галина Семеновна вздрагивала, как будто ее били, но рук от лица не отнимала.

Она ждала криков, обид, развития скандала, думала, что сын продолжит выяснять отношения, но Валентик спросил только:

— Как ты могла?! Как ты… Чего же тебе не хватало?!

Сорокапятилетняя женщина, для которой после иссушающего одиночества неожиданно наступила вторая весна, которая вдруг ощутила живительное прикосновение рук любящего человека, — что она могла ему ответить?!

Чего ей не хватало?

Шершавой ладони на обнаженном плече, к которой, еще не открывая глаз, еще до того, как зазвонит будильник, можно прижаться щекой и получить в ответ грубоватую ласку?

Головокружительного запаха табака и крема после бритья, смятых мужских рубашек с темными пятнами под мышками, от которых исходит терпкий аромат мужского пота?