Мой порочный писатель - Кира Лафф
Я продолжал наблюдать за девочкой. Она сидела в расслабленной позе, прислонившись к стене. Контраст с бордовым кирпичом за ее спиной делал ее кожу неестественно светлой, даже сероватой.
Она выглядела как девушка со старинной картины, фон которой уже немного потрескался и потемнел, а краска поблекла. Из-за этого контраста бледно-серое лицо казалось слишком ярким и оттого еще более притягательным.
И тут моя незнакомка затянулась сигаретой. Это прозаичное действие разрушило весь образ. Невесомая невинность дамы с картины испарилась, и теперь я видел в ней лишь очередную простушку в кроссовках и джинсах. Меня начала раздражать ее глупая мечтательность, и захотелось вернуть ее на землю так же резко, как и она только что оборвала мое минутное любование.
Я решил испытать ее терпение, не особенно напрягаясь, чтобы выдумать что-то изощренное, просто бил словами наугад. Что в наши дни может безотказно вывести из себя девушку? Конечно, посягательство на святая святых — женское достоинство, феминизм и прочую херню.
Мне было приятно смотреть, как покорно она выслушивает мои колкости. Покорность весьма необычна для современного молодняка. Захотелось во что бы то ни стало исследовать ее лимиты. Как далеко я могу зайти, чтобы ей стало невыносимо? Во что бы то ни стало мне нужно получить хоть какую-то ответную реакцию! Поистине виктимное поведение женщин само притягивает агрессоров.
С любопытством трехлетнего ребенка я пытался дойти до грани, у которой мне скажут: «Все, дальше нельзя». Так где же она, эта грань?
Я ее нащупал, когда выдал откровенную пошлость. Тогда моя незнакомка вспыхнула, открыла свой бледно-розовый ротик и поставила меня на место — как она думала! Да, малышка, это было забавно!
Меня одновременно развеселила и взбесила эта ее несколько театральная выходка с сигаретой. Конечно же, она тут же решила сбежать от меня. Еще одна ошибка неопытных зверят — пытаться убежать от хищника. Побег жертвы рождает непреодолимый азарт погони. Но сегодня ей повезло, я не буду преследовать ее.
Ухмыляясь, я потушил сигарету и неторопливо вернулся в свою душную гримерку. Там меня уже дожидалась Алина. Пришла проверить, готов ли к своему номеру ее цирковой конь. Мой агент — единственная женщина, чье присутствие в своей жизни я могу терпеть.
— Кирилл, ты готов? — спросила она, не отрываясь от экрана своего смартфона.
— Конечно, босс, — я умышленно сделал ударение на последнем слове.
— Слушай, давай в этот раз без глупостей. Помнишь прошлое интервью на первом канале? Вот так делать не надо! Всем будет лучше, если ты будешь вести себя хорошо. Помнишь, что говорил декан? Давай без матерщины и пошлостей, ладно? — она оторвалась от телефона и требовательно посмотрела на меня поверх своих очков. Потом оглядела с ног до головы и поджала губы. — Я же тебе говорила, не надевай эти джинсы с дырками! У тебя что, нет денег на приличную одежду?!
— К службе на благо Отечества готов! — я приложил открытую ладонь к виску, будто отдавая честь.
— Это важный шаг в твоей карьере, Кирилл. Признание научным сообществом твоих заслуг на литературном поприще очень важно. Было бы здорово, если бы тебя позвали преподавать в этот университет. Это придаст твоей заднице серьезности. Возможно, твое творчество даже включат в учебную программу. Там, глядишь, и до Букеровской премии недалеко, — она заговорщически подмигнула мне.
Я знаю, она пытается манипулировать моим писательским эго. Не виню ее. Со мной бывает непросто.
Алина ушла, оставив меня одного. Я последний раз посмотрел на себя в зеркало и улыбнулся своему отражению, пытаясь запомнить, с какой улыбкой я выгляжу располагающе, а с какой больше напоминаю маньяка на первом свидании с жертвой. Выбрав нечто среднее, вышел на сцену. Пошел себя продавать.
Я уже не первый раз был на сцене, поэтому не чувствовал себя скованно. Я знал, что могу расположить к себе аудиторию, периодически вставляя относительно безобидные шутки в свою лекцию по современной литературе.
Даже не будь я харизматичным, скандально известным автором, бедным студентам все равно было бы интересно. Они так привыкли томиться в душных аудиториях, внемля старым занудным хрычам, бубнящим себе под нос скучный бред о мертвых писателях.
А в моем творчестве жизнь бьет ключом. Пусть и неприглядная, но завораживающая своей откровенностью жизнь. Мое творчество словно проститутка, которая до поры до времени прикидывается девственницей, стыдливо прячется и прикрывается, пока ты не срываешь с нее остатки одежды и не проникаешь в ее плоть, чтобы ощупывать, исследовать этот невыразимый жар, скрытый внутри. Тогда шлюха раскрывается и уже сама начинает умело засасывать тебя.
Тебе одновременно противно и любопытно. Когда любопытство перевешивает, ты уже не можешь оторваться от этой порочной плоти, желая все глубже и глубже проникать в нее, познавать каждый сантиметр кожи, раскрывать каждую тайну.
Однозначно мои книги как ненасытная шлюха: однажды попробовав, уже не хочешь возвращаться к скромным авторам, которые так заводили тебя еще недавно.
Моя лекция подходила к концу. Я отыскал глазами Алину. Она довольно улыбнулась. Я улыбнулся ей в ответ: «Вот видишь, я был хорошим мальчиком, я сдержался», — мысленно сообщил ей.
Закончил я выступление под бурные овации. Встал декан, произнес приторную речь и предложил перейти к «Вопросам и ответам».
Я оглядел аудиторию. Студенты были возбуждены и явно заинтересованы. Один молодой человек с копной черных волос встал и задал вопрос:
— Литературные критики называют вас новатором. Скажите, что вы подразумеваете под жанром «брутальный реализм», изобретение которого вам приписывают журналисты?
— «Брутальный» — от английского слова «brutal», что значит «зверский, жестокий, отвратительный». Мне кажется, слова «брутальный» и «жизнь» — синонимы, так как наша реальность часто ставит нас в коленно-локтевую позу и объезжает до изнеможения и боли в затекших конечностях. Если говорить о реализме, то да, я могу писать лишь о том, что пережил сам. Для меня это единственная реальность.
Паренек сел. Встала девушка и, заливаясь краской, выпалила:
— Ваши романы содержат много жестокости и злости. Вы так видите мир?
— Правда в том, что творчество — это боль. Слова — это боль. Они проникают в тебя и живут своей жизнью, ты просто стараешься не шевелиться, пока они берут контроль над твоей личностью. В итоге уже не ты у руля. Ты — пассажир своего тела, безвольный и обреченный на долгое странствие. Твой корабль несется по волнам слов, а
