Эмили Роуз - Не изменяй любви
Это было самое ужасное — понимать, что во всем виновата только она.
— Хорошие новости. — Сидя к ней спиной, доктор Флетчер что-то записывал в историю болезни. Лесли даже не заметила, когда он вошел. — Даниэль очнулся. Он все еще в реанимации, но уже пришел в себя.
Ничего не понимая, она уставилась на доктора. Пришел в себя? Смысл этих слов с трудом доходил до нее сквозь тупую боль и апатию.
И вдруг ее осенило: к Даниэлю вернулось сознание! Он жив!
Она рывком встала с кровати, открыла рот, пытаясь что-то сказать, и не смогла. Подступившие к горлу рыдания не давали произнести ни слова. Некоторое время, задыхаясь, она смотрела на широкую белую спину доктора Флетчера и наконец еле слышно выдавила:
— Он пришел в себя? Он выздоровеет?
Доктор Флетчер повернулся и окинул ее долгим внимательным взглядом. Лесли почудилось, что взгляд этот пронизывает ее насквозь.
— Мы надеемся, — сказал он сдержанно. — Даниэлю лучше настолько, что уже можно рассчитывать на благополучный исход. Правда, он еще впадает в забытье время от времени, но это естественно, учитывая, сколько лекарств мы ему ввели. Кроме того, меня беспокоят его глаза… Но из комы он вышел. — Доктор встал и медленно направился к двери. — Вы уже неплохо выглядите, мисс Стиворт, можно выписывать. За вами кто-нибудь заедет?
На негнущихся ногах Лесли заковыляла вдогонку и, превозмогая острую боль в изрезанных пальцах, крепко уцепилась за край его халата.
— Прошу вас, — полным неприкрытой мольбы голосом проговорила она. — Мне нужно, мне необходимо его увидеть!
— Не думаю, что это было бы разумно. Его нельзя беспокоить и…
— Я его не побеспокою, — перебила она, не отпуская халат Флетчера. Лесли не могла позволить ему уйти, пока он не скажет: «Да». — Я только взгляну на него.
— Скорее всего он сейчас спит.
— Это неважно. — Она с трудом подавила готовые прорваться истерические нотки. — Позвольте мне просто на него посмотреть.
— Хорошо, — неохотно согласился доктор, сам, казалось, удивившись, как быстро он капитулировал. — Но не больше минуты. А если он начнет волноваться — уйдете немедленно.
Лесли благодарно кивнула.
— Конечно.
В кабине лифта они были одни. Доктор Флетчер раздраженно, как будто недовольный собственной уступчивостью, ткнул пальцем кнопку четвертого этажа.
— Должен вас предупредить, — сказал он. — Даниэль… его лица почти не видно из-за бинтов. Он пострадал гораздо сильнее, чем вы.
Лесли машинально прикоснулась к своей поцарапанной щеке.
— Кроме того, — продолжал Флетчер, — мозговые травмы очень коварны. У него… частичная потеря памяти.
Глаза Лесли широко раскрылись от ужаса. Об этом она не подумала. Она, пожалуй, вообще ни о чем конкретном не думала: просто молилась, чтобы он остался жив:
— Вы хотите сказать… — Прислонившись к стенке лифта, она тяжело перевела дыхание. — Вы хотите сказать, он может меня не вспомнить?
— О, вас-то он помнит. — Лифт остановился, и доктор Флетчер замолчал, глядя на медленно раскрывающиеся двери.
Еще раз вдохнув, теперь с облегчением, Лесли побрела по коридору вслед за доктором. Она не знала, смогла бы перенести, если бы он ее не вспомнил. Нет, этого не случится! То, что они испытали в объятиях друг друга, забыть невозможно.
У двери палаты доктор Флетчер остановился и повернулся к ней.
— Мозговые травмы очень коварны, — глядя ей в глаза, повторил он. — Иногда человек забывает все. Иногда — какие-то эпизоды, целые периоды. У Даниэля очень странные провалы памяти. — Глаза доктора сузились. — Избирательные.
Чувствуя себя слабой и беззащитной под его укоризненным взглядом, Лесли растерянно спросила:
— Что вы хотите сказать? Что именно он забыл?
— Всего несколько часов, — доктор Флетчер говорил тихо, будто боялся, что их могут услышать. — Всего один вечер. Вечер, когда все это случилось…
Задохнувшись, Лесли прижала изрезанные пальцы к губам.
Доктор Флетчер заговорил снова. Голос его звучал почти обвиняюще:
— Он не помнит, куда направлялся. Не помнит, почему ехал так быстро. Не помнит, почему Симон его преследовал. Напрочь забыл, как случилось, что автомобиль потерял управление. — Их глаза встретились. — И он не имеет ни малейшего понятия о том, как вы оказались в его машине.
Силы оставили Лесли; застонав, она оперлась рукой о стену.
— Он… Он не помнит?
— Нет! — Это прозвучало, как выстрел в упор. — И попрошу вас иметь это в виду, мисс Стиворт. Я не знаю, что тогда произошло. Но знаю, что мозг Даниэля счел за благо забыть о событиях того вечера, уничтожить, стереть их из памяти. Я врач, и мне хорошо известно, что такие психические сдвиги не случаются без серьезных на то причин. Помните, вам не следует ничего ему рассказывать.
Лекарства наконец подействовали, и Даниэль с благодарностью ощутил, как тело его теряет чувствительность, деревенеет, мысли, и без того неясные, начинают путаться, невыносимая боль в глазах отступает, сменяясь постепенно угасающим розовым туманом, а голос сиделки доносится как будто откуда-то издалека.
Со спокойной отрешенностью, словно глядя на себя со стороны, он подумал, что все это очень странно: он, Даниэль Винтер, всегда так любивший жизнь во всех ее проявлениях, со всеми ее радостями и горестями, теперь предпочитает спасаться от нее, ускользая в небытие.
Впрочем, не так уж это и странно. Если мир вокруг тебя наполнился незнакомыми суетливыми людьми, задающими вопросы, на которых нет ответов, рассказывающими непонятные вещи, в которые невозможно поверить, пожалуй, любой на его месте предпочел бы скрыться в безмятежной, обволакивающей темноте.
В этот момент в его гаснущее сознание ворвался какой-то посторонний шум. Кто-то подошел к кровати.
— Даниэль! — Чей-то голос пытался отыскать его в сгущавшейся мгле. — Даниэль, ты меня слышишь? — Не отзываясь, он все глубже погружался в темноту, слов уже нельзя было разобрать, в ушах звучал лишь голос, мягкий, красивый, но какой-то надломленный, нереальный, как оставшаяся где-то далеко боль, совсем недавно терзавшая его тело. Голос был странно знакомым, и Даниэля вдруг охватила невыносимая печаль, как от тяжелой утраты.
Он хотел было повернуться, но тело тут же пронзила боль. Он замер, прислушиваясь к себе. Удивительно, оказывается, боль в израненном теле выдержать легче, чем эту непонятно откуда взявшуюся печаль. Ну почему его не оставят в покое!
А потом теплые пальцы дотронулись до его руки, и прикосновение это сразу вырвало его из блаженного полузабытья. Когда-то он знал это прикосновение. Шевельнулась пробуждающаяся память. Эти пальцы, этот голос… Нет! Холодный пот выступил у него на лбу, мгновенно пропитав покрывающие его бинты. Пальцы беспомощно задрожали. Ему захотелось найти эту руку, взять ее в свою, согреть, утешить. Но нет — это невозможно! Если он до нее дотронется, произойдет что-то непоправимое, настолько страшное, что даже представить себе нельзя.
