Романтичные сказки - Вероника Карпенко
— Спасибо, — ответила Яна, берясь за другой её край.
Конфета была приятной на вкус. Она медленно плавилась на языке, холодила небо. Но все приятное быстро кончается! И новый приступ тошноты не заставил себя долго ждать. Янка прикрыла ладонью рот. Благо, затор рассосался, и теперь они двигались плавно.
— Останови! — попросила она.
— А пакетик зачем? — бросил Лёшка.
— Останови! — загробным голосом повторила Янка.
Он взглянул на неё недовольно, но спорить не стал. Затем покинул свободную от машин полосу, и подобрался к обочине. Янка выскочила, не обращая внимания на грязь. До ближайших деревьев было не добежать! Но она все равно отошла в сторонку. Снежный наст под ногами похрустывал, норовя обвалиться. А содержимое желудка торопилось выйти наружу. Янка наспех стянула волосы на затылке и приступила к делу. Спазмы мучили пищевод, глаза слезились, и казалось, что это не закончится никогда. Но резервы иссякли!
Она перевела дух. Шум мчащихся мимо автомобилей заглушил звук шагов.
— Лёш, дай салфетку! — не оборачиваясь, попросила она. И рука с пачкой вскрытых бумажных платочков появилась перед глазами. Слабость как рукой сняло! Ведь это была не Лёшкина рука.
— А г-где Лёшка? — бросила Яна через плечо, и осторожно поддела кончиком пальца край белоснежной салфетки.
— В тубзик пошёл, — по-свойски ответил Юра. И зачем-то остался стоять, созерцая, как она вытирает перепачканный рот. Одной салфетки оказалось недостаточно. И Юрка, словно предвидя это, достал из пачки еще пару свернутых бумажных прямоугольников.
«Вот чёрт!», — обреченно подумала Янка, и сморщилась в сторону лужицы у себя под ногами. И почему она выбрала в качестве фона именно снег? Пожалуй, в грязи содержимое её желудка выглядело бы менее живописно.
Она сунула скомканные салфетки в карман и поёжилась. Теперь расслабленный приступом организм знобило.
— Ты как? — поинтересовался он коротко и предложил свою руку.
Она отказалась, выдавила слабую улыбку и медленно поковыляла в сторону автомобиля.
Лёшка, дождавшись их, сел за руль.
— Ты как? — продублировал он Юркин вопрос. На этот раз Яна кивнула. Голова её съехала на бок и чувство полной опустошенности лишило способности говорить.
По обеим сторонам от дороги тянулся смешанный лес. Припорошенное снегом поле белоснежным ковром улеглось у него под ногами. Над полотном нависал небосвод, грозно ворочая серыми тучами. Правду поется, что, если в городе тепло и сыро, то зима непременно отыщется где-нибудь за его пределами. Но Янку такая альтернатива не обнадежила.
«Всё пропало», — в ужасе размышляла она, понимая, что он видел её фиаско. И после увиденного едва ли захочет иметь с ней дело. Кто станет общаться с человеком, которого вырвало у тебя на глазах? Нет бы, упасть в обморок! Это хотя бы благородно.
Мысли вдруг стали путаться, обгоняя друг друга. Откуда ни возьмись, появилась Маринка. Она извлекла из глаз линзы, и те потеряли свой цвет. Вслед за этим она увидела руку. Раскрытая мужская ладонь с прерванной линией жизни. И хотя Янка никогда не увлекалась хиромантией, но она поняла, что это именно линия жизни! Только вот не успела понять, чья ладонь…
— Малыш, просыпайся, — нежно, едва ощутимо её щеки коснулись чьи-то горячие пальцы. Она встрепенулась и распахнула глаза.
Машина стояла, не двигаясь, одним своим боком подпирая ограду. На лобовое стекло сыпался манной крупой белый снег. Здесь, всего в сорока километрах от города, было все по-другому. Тут царила зима! Юрка топтался неподалеку, а в ногах у него, словно гигантская меховая шапка, вертелся волчком рыжий пёс. Жмот, как и полагается гостеприимному хозяину, раньше всех выбежал им навстречу. Сейчас вслед за ним выйдут дядь Витя с теть Таней, выбегут Маруська и Лев. И выплывет, подобно круизному лайнеру, их мама Любаня.
Это будет потом, а сейчас, пока никто из родни не нарушил этот короткий миг близости. Пока они в машине одни… Янка нащупала Лёшкину руку, развернула большую ладонь, поднесла её к свету. Мягкая и такая привычно теплая, она была, точно карта, испещрена множеством мелких насечек.
«Ну где же эта линия жизни?», — лихорадочно думала Янка, пытаясь вспомнить свой сон. Там, в закоулках измученной памяти, оставалась тревожная мысль. Что-то смутное, полуразмытое, не позволяло забыть. Предчувствие? Или болезненный спазм подсознания?
— Ну, что ты там ищешь? — умильно взглянув на неё, Лёшка сжал пальцы.
— Подожди! — Янка дернулась. Но он уже обнял её, свободной ладонью пригладил растрепанный хвост.
— Тебе получше? — спросил и коснулся губами прохладного лба.
Присмирев у него на груди, Янка молча кивнула. Почему-то сейчас ей меньше всего хотелось покидать утомленный дорогой салон. Прерывая объятия, выходить на морозную улицу, улыбаться, изображая радость от встречи… А больше всего ей хотелось остаться здесь! И просидеть вот так до самого нового года. Обнявшись, дыша в унисон, и глядя сквозь лобовое стекло, как мир наряжается в белый. Но тут металлический обруч калитки, скрипя, отворился. И наружу показалась всклокоченная голова младшего из племяшек.
— Идём? — разрушая идиллию, проговорил Лёшка. Она нехотя отстранилась и, опустив козырек, принялась приводить себя в божеский вид.
Дом, большой и добротный, был окружен деревянными кольями. У калитки, на кованых ножках, красовался почтовый ящик. Лёшкин папа любил мастерить все своими руками. Превращая жилое пространство в уникальный арт-объект. В пределах квартиры его фантазии было негде найти воплощение. И только теперь, получив долгожданную свободу, она раскрылась во всей красе. Его увлечениям не было счета, и очень скоро на территории, ограниченной деревянным забором, не осталось угла, где бы ни побывало его вездесущее «я».
Двухэтажный кирпичный альков представлял собой образец современной усадьбы. Черепичная крыша, на макушке которой, ловя направление ветра, танцевал металлический флюгер. Аккуратные, мощеные плиткой дорожки, как будто в дендрарии, были обсажены всевозможными многолетниками. Палисадник — гордость хозяйки, раскинулся сбоку. Летом в нем пышно цвели ароматные лилии, распространяя вокруг неземной аромат. А сейчас, укрытый слоем снега, он немногим отличался от остального ландшафта. За домом, словно боясь показаться гостям, прятался маленький сруб. Деревянная баня, что в летнее время спала, сейчас деловито пыхтела, извергая наружу накопленный пар.
Внутри их дом был просторным и светлым. И если за внешнюю часть отвечал дядя Витя, то внутренним убранством целиком и полностью заведовала Татьяна Федоровна, Лёшкина мама. Потенциальная свекровь не просила называть её матерью, и Янка сперва обращалась к ней, тщательно проговаривая имя и отчество. Но постепенно, лишенное официоза, их общение стало практически родственным. И длинное «Татьяна Федоровна» сократилось до короткого «тёть Тать».
Едва они
