Пенни Маккаскер - И жили долго и счастливо

— Тогда объясни.

— Вот это ты должен был спросить у меня в первую очередь, а не сейчас. Так что теперь это уже не имеет никакого значения. На самом деле, наверное, даже хорошо, что так получилось. Ты бы сделал предложение, и я бы приняла его, даже не понимая, что рано или поздно что-то в этом духе произойдет и все полетит к черту. Нам обоим будет лучше, если я просто уеду домой.

— Ну и кто теперь струсил?

— Это не страх, Чейз, это реальность.

Ее гнев исчез так же быстро, как и появился, оставив ее, бледную и дрожащую, перед лицом его недоверия. Она разложила продукты, не глядя на него, не прикасаясь к нему, хотя несколько раз проходила совсем близко. Ее запах и нежная красота, ее врожденная грация убивали Чейза, ведь он знал, что очень скоро она будет далеко от него и физически, и эмоционально.

Мысль о том, что он никогда больше ее не увидит, повергла его в панику, которая по капле подтачивала его страх и злость. Чейз смотрел на Джо, видел ее блестящие глаза и погрустневшие черты и понимал, что настоящий предатель он. Она всем сердцем доверилась ему с первой минуты, а он разрушил это все походя, как раздавил бы паука своим тяжелым ботинком. Ему было бы легче, если бы она кричала или била посуду, все было бы лучше, чем это спокойное, сдержанное молчание.

— Джо, — тихо позвал Чейз.

Она не ответила.

Когда она проходила мимо, он поймал ее за руку.

Джо остановилась, не глядя на него. Только бешено пульсирующие вены выдавали ее волнение.

— Не отправляй дискету Джорджу — это все, что я прошу.

Джо вырвала руку, сделала несколько шагов в сторону и гордо вздернула подбородок. В ее глазах была боль, блестевшая слезами, которые она даже не пыталась сдерживать.

— Оставь дискету себе, Чейз.

Чейз почувствовал, как его захлестнула дикая надежда.

— Я не хочу, чтобы все было так просто. — Джо выронила маленькую пластиковую дискету. — Я проделала большую тяжелую работу для создания этих сюжетов, и ты не можешь заставить меня выбросить все это.

Она внимательно посмотрела в его лицо, надеясь увидеть там хотя бы легкий оттенок понимания того, почему она не хотела выбирать между ним и карьерой. Но увидела одну упрямую уверенность. Для Чейза существовали лишь белый и черный цвета, он не допускал мысли о том, что может быть что-то среднее. Она поняла, что, если сейчас не откажется от карьеры, он больше не предложит ей выйти за него замуж. Ей стало грустно, ведь Чейз был единственным, кто мог бы понять ее; он испытывал то же самое, когда писал свои картины.

— Мы можем поговорить об этом завтра? Когда оба немного поостынем? — спросил Чейз.

Джо пожала плечами:

— Я не собираюсь менять решение. И ты тоже.

Чейз и завтра будет так же стремиться победить в этой борьбе самолюбий. Но победив, они оба проиграют. Джо не могла этого допустить.

Гордо подняв голову и выпрямив спину, она пошла наверх собираться. Ее душа так болела, что Джо с трудом могла двигаться, но она не хотела, чтобы он видел это. Когда дверь кухни захлопнулась, Джо неуверенной походкой подошла к окну, выходившему во двор ранчо.

Чейз шел к конюшне большими уверенными шагами. Через несколько минут он вышел оттуда, держа за поводья самого непослушного и злого скакуна. Он нашел того, с кем мог вступить в поединок, которого он хотел от Джо.

Сейчас он уедет в поисках покоя, который ему даст его любимая земля. Она вернется в Нью-Йорк и погрузится в работу, но в ее душе мира не будет еще очень-очень долго.

Чейз возвращался на ранчо в лучах предрассветного солнца.

Он объехал все самые дальние земли своего ранчо, но на этот раз земля не успокоила ни его разум, ни его сердце. Совсем наоборот. Луны и звезд не было видно, и он остался в такой темноте и отчаянии, что ему пришлось сойти с лошади и идти пешком, иначе его жеребец попал бы в яму и сломал ногу.

Это казалось легким отголоском того, какой будет жизнь без Джо — вот так он будет брести в темноте, боясь, что рано или поздно окажется лицом в грязи.

И он понял, что заслужил это.

— Хорошо, что вы вернулись, босс.

Глаза Чейза еще не привыкли к полутьме, царившей в конюшне, поэтому он не сразу заметил Гиффа.

— Что это тебе за вожжа под хвост попала?

— А тебе? — огрызнулся Гифф.

— У меня нет времени препираться с тобой. — Чейз снял седло с лошади. — Я хочу принять душ и позавтракать, и потом мне нужно поговорить с Джо.

— Удачи!

Чейз внимательно посмотрел на своего помощника, чувствуя, как холодеет его спина.

— Джо уехала сегодня рано утром, — безжалостно отчеканил Гифф. — Сказала, что ее издатель срочно вызвал ее в Нью-Йорк, но я понял, что были более важные причины. Она очень нервничала. Что произошло?

Чейз не отвечал. Джо сказала, что уезжает, но он думал, что у него будет еще день или два, чтобы убедить ее остаться. Он облокотился на дверь конюшни, глядя на свой дом, который ничуть не изменился. На кухне горел свет, и из трубы шел дым. Ему казалось, что Джо по-прежнему здесь, готовит ему завтрак, как было последние четыре месяца.

Но он знал, что, когда войдет в дом, на столе все еще будут стоять приборы его матери, напоминая ему о том, что произошло.

Он направился в мастерскую, боясь посмотреть в лицо тому, что он натворил. Она уехала, не дав ему ни малейшего шанса. Черт, он сам себя обманул; она давала уже ему столько шансов. Неудивительно, что она устала от этого и вернулась в Нью-Йорк.

Нью-Йорк. Он неподвижно замер, прислушиваясь к глухой боли, разрывавшей его грудь и растекавшейся по его телу. Он почти не мог двигаться, не чувствовал ничего, кроме желания рисовать, выплеснуть свою боль на холсте, пытаясь придумать способ вернуть Джо в «Тауэр-Си». Он прекрасно понимал, что она не станет отвечать на его письма и звонки, а он чертовски не хотел ехать в Нью-Йорк.

Чейз зашел в мастерскую, вдыхая тяжелый запах масляной краски и понемногу успокаиваясь, пока не увидел черную пластиковую дискету на мольберте. Он взял дискету, обнаружив под ней клочок бумаги. Он развернул листок, надеясь, что Джо хоть где-то оставила дверь открытой.

«Дорогой Чейз, — прочел он. — Я потратила много сил на злость, слишком много, потому что поняла: ты был прав, когда сказал, что я тебя использовала. И хотя я этого еще не сделала, когда-нибудь это произойдет. Так уж вышло, что все, что я переживаю, отражается на том, что я говорю и делаю — и пишу. Время, которое я провела с тобой, навсегда останется частью моей души. Я не могу отрицать твоего влияния на мою жизнь так же, как я не смогу изменить цвет своих глаз.

И ты будешь пользоваться этим, хочешь ты этого или нет. Я не видела твоих картин — потрясающая выдержка, не так ли? Но даже не глядя на них и имея лишь небольшое представление о том, каким чувством вдохновения ты обладаешь, я могу предполагать, что твой подход к творчеству изменился с тех пор, как ты встретил меня. Разница между нами в том, что я не обвиняю тебя в чем-то, что ты не можешь изменить в себе, в то время как ты неизменно сердишься на меня за то, от чего не могу отказаться я.