Сюзанна Брокман - Не такая, как все

Дэн фыркнул.

— Извините, — пробормотал он, — но тогда я ничего не понимаю. Она же без ума от вас! Мы много раз беседовали по душам: я… извините, приятель, я прямо говорил ей, что у нее с вами — с вашими-то домостроевскими замашками — ничего не выйдет! Но она отвечала только: «Я знаю, что делаю».

— Мне кажется, она согласилась, только чтобы сделать меня счастливым, — задумчиво произнес Лайам. — На Сан-Салюстиано женщина, выходя замуж, не вступает в союз с равным партнером, а отдает себя в пожизненную кабалу. Все решения за нее принимает муж. Возможно, Марисала боялась чего-то подобного. Я просмотрел оставшиеся после нее бумаги и нашел среди них черновик письма в медицинскую школу при университете. Там Марисала писала, что принуждена отказаться от места в группе, так как выходит замуж. Очевидно, она считала, что я заставлю ее бросить учебу.

— А вы так и собирались?

— Нет!

Дэн затянулся в последний раз и бросил окурок, вдавив его в грязь тяжелым ботинком.

— Похоже, вы с ней не поняли друг друга.

— Гениально, доктор Фрейд, — проворчал Лайам.

— Мне не хотелось бы читать вам мораль, но, знаете ли, рыться в ее бумагах…

— Я не рылся в бумагах! Я пытался понять, почему она ушла. Найти какую-то зацепку…

Мимо с грохотом пролетел троллейбус. Дэн проводил его взглядом.

— Я не так уж хорошо знаю Марисалу, — начал он после некоторого колебания, — но, по-моему, если она не хочет, чтобы ее нашли, вы ее в жизни не найдете!

— И что ты предлагаешь? Сидеть и ждать, пока она надумает вернуться сама?

— Попробуйте использовать свои связи, — спокойно предложил Дэн. — Вы же репортер, у вас везде есть знакомства…

— Я был репортером, — горько ответил Лайам. — В последние годы я не писал ничего, кроме воскресной колонки в «Глоб». А последние несколько месяцев не делал даже и этого.

И в этот миг Лайама озарило. Он застыл на месте. Не писал ничего, кроме воскресных колонок… Черт возьми, а это мысль!

— Боже мой! — Он повернулся к Дэну. — Можно от тебя позвонить?

Дэн вскочил.

— Вы догадались, где она?

— Нет, — ответил Лайам. — Но я понял, как ее найти.

— Прости, я, кажется, чего-то не понимаю. — Лорен Стьюарт отличалась железным самообладанием — но на этот раз Лайаму почти что удалось вывести ее из себя. — Ты хочешь, чтобы я остановила печать ради воскресной колонки, которую ты еще не написал?

— Задержи номер на два часа, — ответил Лайам. — Послушай, Стьюарт, я нечасто прошу тебя об одолжении…

— По-моему, не просил еще ни разу. Во всяком случае, о таком одолжении! Ты что, спятил?

— Лорен, пожалуйста! Это вопрос жизни и смерти! Я не уверен, что доживу до следующего воскресенья. Может быть, и до завтра не доживу!

Наступило молчание. Лайам закрыл глаза и обратился с молитвой к Богу.

На другом конце провода послышалось тихое, но внятное ругательство.

— Хорошо, — со вздохом сказала Лорен. — Уговорил. Двух часов я тебе дать не могу — но если колонка будет у меня через час…

— Через час?! Господи, я же в получасе езды от дома!

— Извини, Ли, это самое большее, что я могу для тебя сделать. Времени нет; номер идет в печать.

Лайам обернулся.

— Дэн, у тебя найдется ручка и лист бумаги?

— Конечно. — И Дэн исчез в соседней комнате.

Лайам глубоко вздохнул, стараясь успокоить бешено бьющееся сердце.

— Я привезу текст через час.

— Через час и ни минутой позже! — предупредила его Лорен. — Опоздаешь хоть на секунду — пеняй на себя!

— Я уже начал работать.

Лайам пробормотал Дэну «Спасибо» и собирался повесить трубку, когда вновь услышал голос Лорен:

— Подожди-ка, Ли. Еще два вопроса. Точнее, один вопрос и один совет. Во-первых, постарайся не выходить за пределы семиста слов. Во-вторых, не намекнешь ли ты мне в двух словах, о чем собираешься писать?

Лайам намекнул.

Воцарилось глубокое молчание.

— Забудь о семиста словах, — произнесла наконец Лорен. — Пиши столько, сколько тебе нужно. Но не забудь: колонка нужна мне через час!

Послышался осторожный стук. Вслед за тем дверь приоткрылась, и в щелке показалось смуглое лицо Линды, жены Рикардо.

Марисала не улыбнулась ей. Даже не попыталась. Здесь, среди друзей, нет нужды скрывать свое горе. Прошлой ночью Марисала просидела с Рикардо и Линдой на кухне почти до рассвета. И рассказала им все.

Почти все.

Марисала не говорила им, что сердце ее разрывается от боли, что предстоящая жизнь кажется пустой и бессмысленной, что и тело ее, и душа рвется к Лайаму со всей силой истинной любви…

— Я принесла тебе кофе и пирожное. Только не знаю, любишь ли ты такие с кремом. — Линда поставила тяжелый поднос на стол. — Еще Рико спрашивает, не хочешь ли ты почитать воскресную газету?

Лишь одна газета в Бостоне выходит по воскресеньям. «Глоб». Газета Лайама.

— Нет, — твердо ответила Марисала. — Не хочу.

— Как хочешь, — заметила Линда и повернулась к дверям, придерживая газету под мышкой.

— Подожди! — Марисала прикрыла глаза, словно от боли. — Я передумала. Дай, пожалуйста, газету.

Линда улыбнулась и протянула ей толстый воскресный номер.

— Может быть, там есть какие-нибудь новости из Сан-Салюстиано, — заговорила Марисала, переворачивая листы.

«Нет, — мысленно продолжала она, — ты прекрасно знаешь, что я просматриваю газету не для этого. Я ищу колонку Лайама и, хоть и знаю, что прочту там заметки трехлетней давности, все же не могу успокоиться…»

Заголовок бросился ей в глаза. «ВРЕМЯ НАДЕЯТЬСЯ»… Это что-то новое!

Сперва Марисала не поверила своим глазам. Подумаешь! Просто приписали к старой статье новый заголовок!..

«Пять лет назад я стал политическим узником Сан-Салюстианского режима».

Марисала подняла изумленные глаза.

— Этого я еще не читала, — прошептала она. — Лайам написал новую статью!

«…Восемнадцать месяцев я провел во тьме. Восемнадцать месяцев, просыпаясь утром, я не знал, доживу ли до завтрашнего дня. Восемнадцать месяцев я жил лишь верой, что справедливость восторжествует, что силы демократии победят и гордый народ этого маленького острова завоюет себе желанную свободу. И не было ни единого дня, когда бы я не вспоминал о тебе — той девушке, что дважды спасла мне жизнь.

Марисала, я полюбил тебя с первой нашей встречи. Слишком много времени понадобилось мне, чтобы понять: это и есть любовь, глубокая, сильная и истинная. Я люблю тебя, и мне неважно, как ты выглядишь и во что ты одета (для меня ты — прекраснейшая женщина в мире). Я люблю твою гордость, благородство, великодушие. Мне нравится, что ты всегда готова отстаивать свое мнение, что ты не можешь спокойно видеть несправедливость…»