Право на Одиночество - Евгения Шамшина
— Ты же знаешь, что я больной ревнивец.
— Не думала, что до такой крайности. Больше никогда ни на какое мероприятие я с тобой не пойду.
Утром цветы. Завтрак в постель. Слова любви. И сегодня она не понимала себя вчерашнюю. Разве можно было сомневаться в выборе между единением душ и желанием жгучего секса…
Максим тщетно старалась отпустить ситуацию. Убрать эмоции. Но не выходило ничего. Он возвращался к мыслям и воспоминаниям о ней. Так будто свет клином сошёлся в одной точке. Почему она? Что в ней было такого? Любимец женщин, страстный любовник… чем она его приручила? Почему именно она среди множества? Злился на себя. На неё. На ситуацию в целом. Постепенно скатываясь и к мыслям о том, что она предпочла другого год назад. Это было самым болезненным. Даже не то, что он упустил ее, забыл вскоре. А именно то, что она была с Сокольским. От этого мужчину накрывало удушливой волной. В его сознании и понимании мира женщины всегда предпочитали его. Замужние, свободные, продажные. Любые. Он был Номером один. И Она… сломавшая систему. Почему он? Почему Губернатор? Это тоже было немаловажным вопросом. Астахов даже размышлял, что если бы это был кто-то другой… рядовой человек… то вероятно, его бы это так сильно не зацепило. Но Сокольский… как издевательский вызов. Красная тряпка. Личностное оскорбление в сознании адвоката. Не мог объяснить причин всего этого. И он накручивал и накручивал себя. День за днём. Методично. Пока не дошёл до критической точки. В один прекрасный вечер он подумал: неужели я в неё влюблён… эта ужасающая мысль выстрелила, и молнией разрезала мирное небо его жизни. Сидел в пустом баре за стойкой. Бармен наливал. Максим пил. Но алкоголь не хотел пробирать его. Захар сел рядом. Благодаря своей работе, он всегда точно знал, когда и где ему нужно было появиться. В этом любовном треугольнике он ощущал себя своего рода серым кардиналом. Уважительно относился к каждому. И отчасти понимал мужчин. А она… просто покорила его… но не успела обратить в рабство. Мужчина усталым взором взглянул на своего хорошего знакомого. И до того хотелось излить ему душу, что язык жил своей жизнью. Громов внимательно слушал, не перебивая. Хотя и знал намного больше.
— И я не понимаю… ну, не понимаю я… ведь у нас все уже сложилось с ней… тогда… почему она переметнулась? В То время на меня столько говна навалилось… но это же не причина, чтобы кидать человека… я мог ей всё объяснить… а она… Захар… я чего-то не понимаю в этой жизни… она же не была шкурой или мразью… все же было по-настоящему. Что ты молчишь, вообще? Скажи хоть что-то! А то я сижу, пьяный, распинаюсь!
Громов почесал кончик носа, покрутил бокал с виски, из которого не сделал ни глотка. Потом оценивающе посмотрел на собеседника.
— Теперь сопли опусти. Эмоции опусти.
Тон Громова заставил Макса обратиться в слух. И он жадно ловил каждое слово, забыв о выпитом алкоголе.
— Есть ситуация. Конкретная. Что было?
— Мы были. Она. Я. Я херней страдал со слежкой. Она меня на место поставила. Я хотел, чтобы она переехала ко мне.
— Что было дальше? — Захар четко задевал вопросы, для него было важно, чтобы Астахов сам соображал.
— Она сомневалась. Я давил, наверное.
— Дальше!
— А потом она согласилась.
— Дальше!
— Говно дальше полилось рекой! — Макс начинал выходить из себя. Ему казалось, что над ним издеваются. — Причём со всех сторон! Клиенты бежали, как крысы. Все судьи ополчились и валили на заседаниях! Прокуратура! Это был ад! Деньги улетали! Я думал, что всё… Что небо в клеточку мое ближайшее будущее!
— Дальше!
— Да ты издеваешься что ли надо мной?!!! — Заорал он, ударяя кулаками о стойку.
— Дальше! — Рявкнул и Громов.
— Дальше, дальше… ничего дальше… в один прекрасный день, она приехала в руины конторы и сказала, что уходит. Что кончено всё.
— Конкретно что она сказала?
— Не помню я! Не помню! Какая к чертям собачьим разница!!!!
Он лгал, и это знали оба. Под грозным взглядом собеседника все-таки сдался.
— Ты садист! Она сказала тогда, что нам не нужно больше видеться никогда. Это мне ещё странным показалось, и я тогда решил, что она обиделась, что я пропал. И она добавила, что продолжения не будет. Что конец. Какое всё это имеет значение?.. Я потом, как придурок побежал за ней, хотел объяснить, что жопа на работе, всё хотел объяснить… Ох, как я был зол тогда. — Мужчина задумчиво замолчал, составляя воспоминания, слова с картинками. — А потом знаешь, всё наладилось. Причём не стало налаживаться постепенно… как обычно медленно в гору пошло, проблемы рассасываются. И время, время. А тут раз… и будто не было ничего. Всё вернулось. Я тогда дурел от превратностей судьбы. Будто сглазил кто-то!
Захар продолжал испепеляюще смотреть на адвоката, который наконец размышлял трезво, вспоминая, а не пережевывая пустые сопли и любовные страдания.
— Так странно… Когда я решил личную жизнь устаканить. Решил, что она должна жить со мной. У меня бизнес развалился, который с нуля мы сколотили. И потом всё наладилось…
Сказав эти слова, Астахов странно глянул на Громова. Весь мыслительный процесс отражался на его уставшем лице. И последний понимал, что дожал до нужного момента.
— Все вернулось на круги своя… когда она ушла от меня… когда сказала, что нам не нужно видеться…
Он медленно проговаривал слово за словом. И сейчас выстрелом в памяти его недавняя фраза к ней в полумраке коридора: «Какой морковкой он тебя дразнит?» И сейчас Астахов вдруг четко увидел себя. Горделивого слепца. Он взглянул на Захара круглыми глазами, ища хоть капли опровержения или поддержки. Стыд за собственную тупость.
— Сокольский…
Громов многозначительно кивнул, и наконец заговорил.
— Сокольский. Я поражен, что ты сам не сложил все эти факты! Ты, как придурок, следил за ней. А он следил, как умный. И имея власть, расправлялся с ненужным конкурентом. А у неё выбора не было. Вспомни тот суд. Он знал, наверняка, что она пойдёт просить за тебя. И она пошла. И отдала, что могла, но отдала. Теперь уже слишком поздно пить Боржоми. Ты видел их. Ей всё пошло на пользу. А тебя я мордой ткнул в твоё же говно, чтобы ты больше не искал тупой справедливости. Ты прекрасно обходился без неё, не вспоминая. Пока
