Галина Яхонтова - Черная роза Анастасии

Цветы пахли белым мрамором древней Эллады. Казалось, что они выросли на ступенях Акрополя, занесенные туда пеной от волны, вынесшей на берег из пучин морских Афродиту. Богиню любви.

Да, их с Евгением свадьба вроде бы принесла счастье. И, может быть, в первую очередь — Поцелуеву и Марине. Сладкая парочка!

— Настя, ты ведь любишь серебряный век?

— Обожаю…

— Я хочу сделать тебе подарок. — Она освободила от упаковки тот плоский предмет, который Настя приняла было за коробку конфет. — Вот. Правда, текст французский, но ты ведь знаешь немного?

— Вот именно, немного.

— Но главное — репродукции. Посмотри, какое качество!

Настасья опустилась в кресло-качалку и раскрыла это чудо полиграфического искусства. Не надо было даже читать подписи под репродукциями, потому что мгновенно, по манере, узнавались мастера: Сомов, Бенуа… Но как похожи и непохожи они оказались на себя, вернее, на то, что она до этого момента о них знала! Как неожиданны были эти сюжеты романтика и сказочника Константина Сомова, любившего изображать арлекинов! А здесь: раннее утро и обнаженные усталые любовники в постели, где на рассвете их наконец-то одолел сон. Прекрасная эротика, „мягкая“, как охарактеризовал бы эти картины Каблуков.

Настя листала дальше. Все — до единой — работы находятся в зарубежных частных собраниях. И все незнакомы российскому зрителю. „Уплыл“ целый пласт культуры… Хотя можно было догадаться, что мирискусники создавали и такое. Можно было сообразить, просто логически дойти, хотя бы читая поэзию серебряного века. Ведь в стихах все это осталось! Красота чувств и обнаженного человеческого тела. Чистого, как мрамор. Как розы, доставленные из Греции.

Ее размышления прервал Николай. Он появился, держа несколько бутылок с шампанским.

— Вы уже наговорились, девочки? Да? Тогда попрошу за стол — будем развлекаться.

Они прошли в столовую, и Настя увидела, что на столе появились осетрина, омары и вездесущие противные устрицы. Впрочем, Сомов и Бенуа в Париже их употребляли, не морщась. И даже, очевидно, с удовольствием. Сразу стало шумно и суетливо. Но не празднично. Или так казалось только ей?

— Наливаю-наливаю, давайте бокалы! — Бутылка шипела и извергалась в руках у Николая. — Настя, где твой бокал? Тебе ведь уже можно?

Снова — ножом по сердцу… „Мне уже можно не то что один бокал шампанского, но целую бочку…“

— Первый тост скажет хозяин!

— Нет, пусть сначала гость проинформирует о целях визита, — предложил Евгений.

— Да, пожалуй! — Поцелуев сделал паузу. — Господа! Мы сегодня собрались здесь, потому что хотим отметить знаменательное событие. Два взрослых, битых жизнью человека наконец-то нашли свое счастье. Причем — благодаря вам, наши дорогие супруги Пирожниковы! Так вот, мы с Мариночкой уже месяц как живем вместе, а скоро сочетаемся законным браком. Как только я получу официальное свидетельство о разводе…

Видно, почувствовав, что приятеля заносит слегка не в ту сторону, Евгений произнес тост:

— Давайте выпьем за счастливый союз Марины и Коли. Пожелаем им всего хорошего, а главное — взаимопонимания!

Анастасия пила вино медленными глотками и думала о том, что на взаимопонимание эта парочка просто обречена. Еще бы, адская смесь секс-шопа с сексом по телефону! И устрицы вроде бы совсем ничего. Даже замечательные. Вот что значит привычка!

А Марина уже пустилась в рассказы, на которые она была большая мастерица. Настя иногда думала, что ей надо бы не критикой заниматься, а прозой. В стиле Зощенко.

— Ездили мы в конце сентября в Питер. Ну, большая группа слушателей Высших литературных курсов и несколько аспирантов…

Она подкрепилась шампанским, чтобы продолжить, а Настя снова ощутила боль. На этот раз от упоминания о слушателях ВЛК, с которыми провела три месяца в одном коридоре. И о слушателе ВЛК Коробове…

— Так вот, сели мы в „Красную стрелу“. А ребята из „Сибири“, конечно же, все тепленькие были. Еще в дорогу взяли пол-ящика „горючего“.

Да, самое главное упустила, к Володьке Старых как раз накануне приехала жена. Он ее, конечно, тоже в поездку взял. Сидела эта бедная женщина в купе с алкоголиками, а потом поссорилась с Володькой и перестала с ним разговаривать. Ушла к нам в купе, но Володьке спьяну показалось, что она легла спать у них на нижней полке.

И вот, представляете, ночь, экспресс на полном ходу, алкаши храпят по углам беспробудно. А Володька на своей верхней полке ворочается, проспавшись, переживает, что жену, которая к нему ехала из Магадана, совсем как декабристка-наоборот, обидел и даже матом обругал. Так он лежал-лежал мучился, а потом возьми и спустись.

Присел на нижнюю полку с краю, руку под одеяло просунул и давай кого-то по ножке гладить. Гладит он, гладит. И тот, кто лежит, хотя слышно, и не спит уже, но и не подает виду, что проснулся. Видно, приятно ему. И тут до Володьки доходит, что и кожа у „жены“ не такая гладкая, и ножка какая-то волосатая. Он возьми одеяло и приподними, а тот, кто лежал, видно, возбудился, и — хвать Володьку!

Старых заорал немым голосом, потому что узнал Башарова, ну, татарского поэта. Между прочим, из пассивных педерастов. Потому тот и воспринял Володькины ухаживания, как должное.

Володька, в чем был, а он был уже безо всего, как выскочит в коридор и давай стучать во все двери и вопить: „Отдайте мою жену! Верните жену!“

Такая вот была веселая поездка.

Мужчины смеялись, а Настю раздражал их смех. Но никто не замечал ее состояния. Вечер продолжался. Николай с Евгением удалились в холл покурить. Марина порывалась было за ними, но, мгновение подумав, решила остаться. Настя больше не курила. Как бросила тогда, когда носила малыша, так и не начала. Марина проворно освободила банан от шкурки.

— Ах, чудесный плод!

Даже слово „плод“ вызвало у Насти антропоморфные ассоциации. Сколько раз доводилось слышать: „Сердцебиение плода нормальное…“ Нет, она решительно сходит с ума.

— А знаешь, ты правильно сделала, что не стала бороться за Ростислава. Он действительно никчемный человечишка. И к тому же подлец. Да, кстати, его бывшая с ним наконец-то развелась и, по слухам, уже вышла замуж. Так он ходил, пьяный, из комнаты в комнату и причитал, что она отняла у него сына, что ее, ну, ту, он не любит, но Юрика обожает. А потом, наверное, вспомнив о тебе и о… ну, младенце, зарыдал, упав головой на грудь: „Все мои дети вырастут без отца“.

— Как — дети?!

— Он и твоего имел в виду. Еще не знал ничего…

— Ах, так…

— Ну тут ему и сообщили. И…

— Что же?

— Ты только не волнуйся… Но он обрадовался. Даже рыдать перестал. Говорит: гора с плеч и пятно с совести.