Джудит Мейджер - ПОДНЯТЬСЯ ДО НЕБЕС

Подстилку Гоблина перетряхнул, потом не удержался и поднес к лицу. Даже сквозь убийственный запах псины донесся, показалось, тонкий аромат духов:.. Чушь, конечно.

Рой аккуратно разложил подстилку на том месте, где обычно спал Гоблин, когда ему приходила охота поспать под крышей. В миску насыпал остатки сухого корма. Окинул взглядом свою холостяцкую берлогу, улыбнулся грустно, но удовлетворенно.

По-армейски заправленная узкая койка, два стула, качалка возле очага, квадратный стол, в углу буфет. Несколько кружек, тарелок, вилки и ложки в отдельной глиняной вазочке. Вода в буфете, спички над дверью. Удочки и сети под крышей. Билли давно точил зубы на норвежский шикарный спиннинг…

Теперь пришла пора заняться собой. Рой вымылся, используя вместо мочалки водоросли с песком, сбрил щетину, расчесал волосы. На голое тело натянул последнюю чистую одежду — вытертые шорты цвета хаки. Повязал голову платком, потом посмотрелся в небольшое зеркальце. Вот теперь хорошо. Теперь можно.

Он взял с собой только одну удочку и немного наживки. Если груперу суждено попасть на крючок, то он на него попадет.

Рой прошел по доскам настила, отвязал моторку, спрыгнул в нее. Гоблин зашелся радостным лаем и вознамерился последовать за хозяином, но Рой, стоя на дне лодки, потянулся к псу, обнял за мощную шею, коротко притянул к себе, взлохматил черную шерсть — и оттолкнул.

— Дома, Гоблин. Ты остаешься охранять.

Понял?

Конечно, понял. И очень расстроился. Громадный пес уселся на самом краю импровизированной пристани, почти беззвучно заскулил, провожая вредного хозяина тоскливым взглядом, на дне которого таилась надежда — а вдруг передумает? Вдруг возьмет?

Не взял. Зарычал мотор, и лодка взяла курс на дальнюю банку, где Рой обычно забрасывал сети.

Солнце висело в зените, поливая все вокруг расплавленным золотом. Океан был ровным и гладким, только изредка по бирюзовой поверхности проскакивали белые барашки.

Рой Салливан закинул удочку с кормы, сам улегся на дно лодки, улыбнулся солнцу. Хороший день. К вечеру будет шторм, но это уже не столь важно. Даже, в некотором роде, хорошо.

Можно свалить все на капризы природы. Тетушка Пэм, решительная старушка, которая отравила Рою и Марго лучшие годы детства в Кармартене, все всегда сваливала на магнитные бури. О них тогда только-только начали писать, и тетушка Пэм сразу смекнула, где корень всех бед…

Марго будет страшно ругаться. Сначала страшно плакать, а потом страшно ругаться. Жуткий характер. Хорошо, что теперь с ней Билл. Интересно, в кого пойдут их дети?

Прости, сестренка. Единственное, что я могу для тебя сделать — так это обставить все так, словно это несчастный случай. Хорошо, что это можно так обставить. Иначе вышло бы стыдно — боевой офицер, летчик, бабник, весельчак — и так распустился.

Я просто не могу этого объяснить, сестричка.

И еще — не могу больше без нее жить. С ней — не могу, без нее — не могу. Получается — никак не могу. Да и не хочу. Потому что однажды мне может стать наплевать не только на себя, но и на моих пассажиров, а тогда случится беда. Да и ты не обязана краснеть за расклеившегося старшего братца. Лучше так, сразу.

В Новой Зеландии аборигены не говорят «погиб в море». У них это называется «ушел за большой рыбой». Все правильно. Умер — это когда могила, а в океане могил нет.

Красивая женщина, пожалуйста, прости меня за то утро. Я люблю тебя, Джиллиан. Никому я этого не говорил раньше. Ты — первая и единственная. Если бы это было для нас возможно, хотя бы теоретически… тогда я хотел бы того, от чего всю жизнь убегал и прятался.

Просыпаться с тобой рядом каждое утро. Засыпать у тебя на груди каждый вечер. Пить с тобой кофе или чай из больших кружек, болтать о ерунде, ссориться по мелочам и бурно мириться в постели. Родить с тобой толпу мальчишек и девчонок. Завести кур и индюшек, и чтобы все жили в одном доме, одной семьей. Только представь… Повсюду путаются под ногами котята, щенки и дети, наши с тобой и Марго с Биллом, и от ангара до угла Большого Дома протянута бельевая веревка, а на ней — носочки и маечки, брюки и лифчики, чистые простыни пахнут лавандой и ирисом, а ты смеешься, стоя в дверях Большого Дома, и твоя рука лежит на круглом пузе, а ноги у тебя босые, и за цветастое платье держится наш первенец, а девочки-близняшки лепят куличики возле крыльца…

Джилли, Джилли, звонкая ты моя девочка, королева ты моя подводная, прости меня. Вспоминай… хотя нет, лучше не вспоминай. Будь счастлива…

В полумиле от моторки, спрятавшись за небольшим коралловым рифом, покачивалась еще одна лодка. Девушка, сидевшая в лодке, опустила тяжелый армейский бинокль и усмехнулась.

Пожалуй, пора.

Она быстро сбросила футболку и шорты, затем избавилась от купальника, постояла секунду в лодке, совершенно нагая, а потом ловко и почти бесшумно нырнула в воду. Через несколько секунд вынырнула уже в нескольких ярдах от лодки, огляделась — и поплыла мощным профессиональным кролем, почти не поднимая брызг. К этому времени барашков на поверхности океана стало больше, легкая рябь усилилась, и странную пловчиху можно было заметить, только если знать, что она здесь должна быть…

Марго в шестой за сегодняшнее утро раз извинилась перед очередным управляющим очередного отеля за то, что мистер Салливан, к сожалению, временно отошел от работы и не сможет принять срочный заказ на рейс до Тампы. Аккуратно положила трубку и обругала Роя словами, которым нет места в печатном издании.

Едва она успела вернуться в ангар, опустить на лицо маску и включить сварочный аппарат, от Большого Дома послышался страшный шум.

Шипение ацетилена мешало разобрать причину этого шума, пришлось снова прервать работу, и Марго Хоскинс, стиснув зубы, направилась к дому. Если проснувшийся после ночного патрулирования Билл Хоскинс всего-навсего хочет ее поцеловать — она его задушит. В любом случае, теперь к телефону будет подходить он.

Однако шумел не Билл, хотя и он присутствовал на веранде. Растерянный и заспанный, он пытался успокоить Гоблина, а тот, судя по всему, научился у своего непутевого хозяина плохому и надрался виски — иначе поведение пса объяснить было невозможно.

Громадные белые клыки оскалены так, что видны лиловые десны, глаза горят зеленым огнем, шерсть на загривке стоит дыбом, а хвост, наоборот, поджат. Гоблин исходил лаем, метался из стороны в сторону, прыгал на перила и кидался назад, к тропинке, а при виде Марго вдруг уселся, балбес, на лохматую задницу и отчаянно завыл, задрав медвежью морду к сияющим небесам. У Марго отчетливо похолодела спина.