Джейн Арбор - Страсти на озере Теней

Чтобы вдохнуть в него силы, Кейт уверенно проговорила:

— Твое будущее будет таким, каким ты пожелаешь его увидеть. Понятно?

— Да, «властелин моей судьбы, капитан моей души», — с горечью процитировал Деннис. — Хорошо. Предположим, у меня есть деньги, в определенной мере талант, и я могу своими руками строить свое будущее. Но что проку в успехе, если мне не для кого к нему стремиться и не с кем его разделить? Послушай, Кейт, — я собирался сказать это тебе сегодня утром — не думаешь ли ты, что пришло время сделать то, о чем мы с тобой договорились?

— Ты считаешь, что настал миг принять окончательное решение?

На другом конце провода образовалась тишина, потом Деннис мрачно произнес:

— Нет, я имел в виду не это.

— Тогда что же?

— Что мы могли бы открыться перед всеми и устроить настоящую помолвку.

Кейт тянула время.

— В таком случае, Деннис, мы должны быть уверены, что у нас появилось больше оснований сделать это.

— Да, должны, — согласился он. — Но у меня они появились. Теперь я точно знаю, что ты нужна мне сама по себе, а не как замена Эйлин. — Он помолчал. — Прошу тебя, Кейт, выходи за меня замуж.

Могла ли она после этого еще тянуть время? Зная, что должна сказать это даже с риском причинить ему боль, она твердо произнесла:

— Пожалуйста, Деннис, только не сейчас. Не по телефону. Нам надо увидеться.

— Значит, когда ты пригонишь машину, да?

— Да.

Благодарная за эту, пусть и короткую отсрочку, Кейт, как и Деннис, не могла знать, как жестоко распорядится судьба, отложив на полку эту ее проблему.

По настоятельному требованию Брайди, профессора еще днем отправили в постель, однако, к удивлению обеих сестер, он не стал сопротивляться и спал, пока Кейт не принесла ему чаю и не присела рядом с ним на постель подождать, когда он выпьет. Сидя в пижаме с подоткнутой под подбородок салфеткой, он напоминал Кейт беспомощного, чахлого ребенка, и сердце ее болезненно сжималось.

Как мальчишка порадовавшись бутерброду, он спросил:

— Буря прекратилась?

— Почти, — сказала Кейт, с ужасом подумав о том, как бы ей этого не хотелось. На самом деле уже час назад дождь и ветреные шквалы прекратились, потом ветер и вовсе стих, небо расчистилось, и его осветило бледное солнышко, а вместе с ним пришла и тяжелая необходимость свидания с Деннисом. Свидания, гораздо более близкого, чем раньше…

А профессор продолжал:

— Наше озеро всегда так: то тихое и безмятежное, то уже через минуту шумное и недовольное. Как дитя. Я часто думал и понял, почему Всевышний создал эти буйные перепады, эти приступы стихийной ярости, которые возникают внезапно и заканчиваются в положенное им время, сменяясь тихим безмолвием. Они оделяют озеро здоровой силой. Вот Деннис, кажется, понял, что мы, родившиеся на озере, не привыкли откладывать свои дела и ждать, когда оно сменит гнев на милость. Потому что гнев всегда проходит. Лох-на-Скахан… Озеро Теней… Но какие тени без солнца? Это я напомнил Деннису и тому другому парню, который не дал мне воспользоваться моей собственной лодкой… Сейчас вспомню его имя…

— Конор, папа. Конор Берк, — подсказала Кейт.

— Ах да, Конор Берк. Знаешь, Кейт, загадочный он человек. У него есть свои планы относительно отеля и площадки для гольфа и угодья Спеллейн, которые изменят вид озера, но по тому, как он говорит о них, чувствуется, что у него есть сердце и что он по-своему пытается принести пользу нашему озеру.

— Возможно. Я знаю, что и Брайди такого же мнения, — заметила Кейт.

— Да и ты ведь тоже. Ему удалось убедить тебя, так же как почти удалось меня?

— Да, — улыбнулась Кейт.

— Правда, у него довольно странная манера убеждать. Зато он, похоже, отлично знает, чего хочет, и делает это в конечном счете ради Ирландии, умея напрочь разоружить противника. И помнишь, как я спросил его по-гэльски, не хочет ли он чего-нибудь горячительного? Так вот он, оказывается, не ограничился теми крохами, которым учили в школе, и потом еще два года изучал гэльский, так что теперь знает его превосходно.

— Так уж и превосходно? — пробормотала Кейт.

— Что-что?

— Ничего, папа.

— Нет, ты что-то сказала, дочка. Я же слышал.

Но Кейт переменила тему:

— Кстати, раз уж мы заговорили о гэльском, я ведь, папа, начала сегодня утром печатать эти стихи.

— А, «Любовные песни Мюнстера»? Не показалось ли тебе, что они еще недоработаны?

— Некоторые — да, некоторые — нет, но я всегда могу перепечатать снова. Среди них была одна, над которой ты явно собирался еще поработать. Я ее еще не закончила… — Кейт помолчала и вдруг спросила: — Кстати, папа, там была одна фраза, которая меня заинтриговала. Ты перевел «a thaisge» как «мое сокровище» и потом сам выразил сомнение на полях. Есть ли у него какое-нибудь другое значение, и если есть, то ка…

Но на этот вопрос Кейт не суждено было получить ответа. Потому что в этот самый момент чашка выпала из рук профессора, а маленький поднос, который он держал на коленях, соскользнул в сторону. Кейт едва успела поддержать его голову, когда та безвольно откинулась на подушки.

— Отец! — вскричала она, но так и не поняла, слышит ли он ее.

Одной рукой поддерживая его, Кейт расстегнула ему пуговицы на пижаме. Шея и лицо его сначала покраснели, а потом приняли ужасающе пурпурный цвет, его затрудненное дыхание переходило в протяжный мучительный рев, глаза закатились, и хотя Кейт никогда в жизни не приходилось быть свидетелем острого сердечного приступа, инстинктивно она поняла, что это был именно он.

Она осторожно вытащила руку и побежала звать Брайди. Увидев испуг в глазах Кейт, девушка попыталась прорваться в комнату, но старшая сестра с решительной твердостью сказала:

— Нет, милая, лучше вызови доктора Килиана. Скажи ему, что у папы приступ. Только, пожалуйста, скорее. И вот еще что, Брайди, — прибавила она, в то время как та бросилась к телефону: — Потом позвони Деннису в «Лэйкстрэнд» и скажи, что папа заболел и мы обе должны находиться при нем, поэтому я не смогу пригнать машину сегодня вечером.

Для обеих сестер начались напряженные дни и ночи перемежающихся надежд и отчаяния, пока отец боролся за свою жизнь и собственными силами, и при помощи всевозможных медицинских средств.

Временами он приходил в сознание и был в ясном уме, в другое же время под воздействием сильных препаратов уносился в мир, в который они не могли последовать за ним, и им оставалось лишь ждать и быть начеку.

В тот первый вечер они очень боялись услышать от доктора Килиана слово «больница». Но хотя, к их величайшему облегчению, он не произнес ничего подобного, врач все же предупредил, чтобы они не исключали такой возможности. В то же время он пригласил к ним сиделку, и сестрам попеременно с нею надлежало день и ночь дежурить у постели больного. Уходя, доктор Килиан прибавил: