Мэри Смит - Там, где любовь

Миссис О'Брайен торопливо вошла в библиотеку.

— Вот вы где, девчонки! Пойдемте, сейчас будет тост Дона.

Морин послушно вышла в сад, присоединилась к остальным гостям. Тост она не слышала. Перед глазами стояла фотография.

Что он пережил, бедный.

Конечно, такими воспоминаниями не делятся.

Неудивительно, что его устраивают только временные отношения. Никаких обязательств. Никакой любви. Ничего прочного. Того, что рвется только с кровью.

Она должна понять и простить. А еще приложить все силы к тому, чтобы не влюбиться в него окончательно.

Ей остался месяц счастья. Потом конец. Неважно. Будем счастливы и веселы, пока можно. А потом будет потом.

Другая жизнь.

В которой не будет Дона О'Брайена.

Они спали в огромной старинной постели. Дон обнимал ее так, словно боялся, что она сбежит посреди ночи.

Морин снились странные цветные сны. Обрывки вчерашнего праздника… странные пейзажи… высокая женщина в белом платье… округлившийся живот под тонкой тканью… ее собственная беременность…

Она заплакала во сне, да так отчаянно, что Дон проснулся и стал будить ее.

— Что случилось, маленькая?

— Сон… плохой сон.

— Воды принести? Или бренди? Чаю?

— Воды…

Он принес из ванной стакан ледяной воды, молча гладил ее по голове, пока она пила.

— Что за сон, не расскажешь?

— Как рассказать обрывки образов? Я была одна во всем мире. Джеки был… никого рядом. Я все бежала куда-то… дождь, песок… не помню. Просто было очень страшно. Нет, не страшно. Плохо. Так плохо, что хуже не бывает.

— Все прошло?

— Да. Уже все. Только обними меня. Не выпускай. Никогда… Шучу. Давай спать.

— У меня есть идея получше. Универсальное лечение от всех болезней.

И он обнял ее, и очень скоро Морин забыла обо всех плохих снах, потому что явь оказалась прекрасной…

В понедельник она сидела в магазинчике, прилежно раскладывая каталожные карточки, улыбалась воспоминаниям и витала в облаках.

На землю ее вернул кашель деда. Морин нахмурилась и решительно направилась к нему в кабинет.

— Дед, мы должны поехать к врачу!

— Я тебе уже говорил, от моей болезни нельзя вылечиться. Это просто старость. Не волнуйся, я не собираюсь помирать в ближайшее время. Я должен разобраться с делами.

— Ты должен больше отдыхать!

— Скоро я буду отдыхать до полного обалдения, галчонок.

— Дед, ты мне нужен. Как я буду без тебя?

— Все будет хорошо, галчонок. У тебя есть Келли, старуха Мардж, у тебя малыш Джеки, а уж этот твой парень, он сможет позаботиться обо всех вас, вместе взятых. Таким, как он, можно довериться.

— Ты о Доне?

— Ну да. Передай мне сигару. По возможности — молча. Спасибо. Так вот, мы с ним поговорили. Он ко мне заезжал.

— О чем же это вы говорили?

— Я сказал ему, что ты не такая, как все. Сказал, что никому не позволю обидеть тебя. Сказал, что ты уже достаточно настрадалась в жизни.

— Дед!

— Это же правда, галчонок. Он меня понял. Сказал, что позаботится о тебе.

Морин не стала ничего говорить. Октябрь надвигался неумолимо.

Вечером, в постели, она спросила Дона, о чем они говорили с дедом.

— Он за тебя волнуется.

— Я знаю. Я не об этом. Что он тебе еще говорил.

— Что хочет видеть тебя, босую, беременную и счастливую.

— Что-о-о?

— Что слышала.

— А ты должен поспособствовать мне в этом?

— По возможности.

— Тебе некогда. В октябре ты уезжаешь в Боливию.

— А почему ты не можешь поехать в Боливию со мной и стать моей содержанкой?

— Счас! Разбежался!

— Ты бы ходила по Боливии босиком, смеялась бы без конца, а уж беременной…

— Спокойной ночи, ирландец.

— Спокойной ночи, жестокая дева с волосами цвета воронова крыла и глазами дикой кошки…

— Дон! Стукну подушкой!

— Лучше задуши объятиями.

— Спокойной ночи…

— Спи, малыш. А я буду любить тебя…

11

Последние дни сентября. Предвкушение разлуки, горьковатое, словно запах опавшей листвы. Тихая нежность ночей. Обреченный ужас каждого следующего утра.

Джеки смутил сердце Морин своим простодушным замечанием однажды утром по дороге в школу.

— Мам, Дон такой клевый! Вот было бы здорово, если бы он был моим папой. Он совсем не может остаться? Жаль.

Она пришла на работу сама не своя, опоздав на час, и замерла посреди магазина, не понимая, что происходит. Часть книг была сложена на полу, свободные стеллажи зияли пустотой. Иды не было, один дед бродил среди полок, любовно поглаживая корешки и бормоча что-то себе под нос.

— Дед… что происходит?

— Галчонок! Хорошо, что ты пришла. Я все откладывал этот разговор, но теперь пора. Осень. Есть такая книга. «Осень патриарха». Грустная. Осенью всегда грустно. Пойдем в кабинет. Осторожно, не споткнись.

— Дед, я не понимаю.

— Сейчас все объясню. Я продал магазин.

— Продал?!

— Часть книг я забираю с собой. Это очень ценные экземпляры. Много не получится, девочки меня заживо съедят.

— Какие… девочки?

— Келли и Мардж. Я уезжаю домой, галчонок. В Шотландию.

— Дед!

— Давно пора. Келли настаивала, при этом страшно ругалась и топала ногами. Она хорошая девочка, только очень решительная и горластая. Я старый, маленькая. Жара уже не для меня. Кроме того, я тысячу лет не видел, как цветет вереск. Мардж будет веселее со мной, Келли сможет отдохнуть от своих горлопанов. Я еще достаточно крепок для того, чтобы приглядеть за мальчишками в ее лагере.

— Но как же я? Джеки?

— Галчонок, жизнь идет. Ты не можешь вечно присматривать за мной. Джеки растет. У тебя своя жизнь. Да, насчет дома. Я переписал его на тебя.

— Но…

— Не надо. У Келли свой дом, большой, просторный, там всем нам хватит места. Дон показывал мне твою новую квартиру. Она хорошая, но нельзя всю жизнь жить по чужим углам. Мой кривой домишко все еще неплохо сохранился, вы с Джеки к нему привыкли. Живите.

— Я не могу…

— Морин, не зли старого деда. Разумеется, можешь. И никто тебя уже не спрашивает. Хватит все решать самой. Это моя воля. Не последняя, конечно, но моя!

Ошеломленная Морин вернулась в дом Фила и Сюзи, рассказала все Дону и Джеки. Джеки запрыгал по комнатам, вереща от восторга. Старый дом деда Джона был настоящей мечтой для любого мальчишки. Старинный, с голубями на таинственном чердаке, обставленный добротной мебелью, ровесницей века. Джеки там будет хорошо.

Дон только улыбался. Они ужинали и разговаривали. Словно семья…

Потом зашел разговор о Боливии. Как всегда, сквозь шутки проглядывали тоска и страх расставания. Морин нервничала все сильнее, поэтому изо всех сил старалась казаться веселой.