Кэтрин Спэнсер - Мой нежный цветок
Он поймал ее руки. И крепко их держал, пытаясь приготовить ее к удару, которого она не ждала.
— Ничего нельзя было поделать, — сказал он и объяснил, что случилось.
Мгновение она смотрела на него, не понимая, потом разразилась слезами.
— У мамы опухоль мозга? — смог наконец разобрать он сквозь слезы. — Ох, Бенедикт. Так вот причина ее постоянных головных болей. И странного поведения.
— Вполне возможно. — Он повел ее к незанятым креслам, усадил, ожидая, пока она немного успокоится, прежде чем сообщить подробности. — К счастью, опухоль доброкачественная. Тем не менее ее удаление потребовало хирургического вмешательства специалистов, которых в Калабрии нет. Ее переправили в Рим. Там бригада нейрохирургов прошлой ночью сделала операцию.
— Ты говоришь, операция была вчера, и я только сегодня о ней слышу? Побойся бога, Бенедикт, почему? Ты не имел права скрывать от меня. Эльвира и моя мать тоже!
— После установления диагноза все стало раскручиваться очень быстро. Ее головные боли оказались признаками работы часового механизма бомбы, готовой взорваться в любую секунду. Протяни мы еще неделю — да возможно, еще один лишний день, — могло бы быть слишком поздно.
— Даже так, один телефонный звонок…
— Бианка, у тебя все равно не было бы времени туда добраться — так что толку? Ты металась бы по комнате ночь напролет и мучалась, потому что ничем не могла помочь. Я решил, что лучше подождать до завершения операции.
— А Кассандра? Разве она не заслужила хоть каплю информации? Не должна была узнать, почему ты не приехал вовремя?
— Я собирался сказать ей по пути в США.
— Вот только опоздал. Она жутко рассердилась, очень обиделась. Не знаю, как ты будешь оправдываться.
— Попытаюсь. — Взглянув на часы, он увидел, что прошел почти час с момента его прибытия в Милан. Если действительно попытаться реализовать задуманное, то терять времени нельзя. — Моим долгом единственного сына было убедиться, что мама получила необходимую медицинскую помощь. Но тут мои обязательства заканчиваются. Остальное ложится на вас с Франческой. Потребуется длительный уход, прежде чем Эльвира восстановится, поддержка семьи. Я не могу стать ее опорой. Мне надо сохранить брак, позаботиться о жене и ребенке. С нынешнего дня я ставлю их во главу угла.
— Конечно. Я понимаю. — Она потянулась, поцеловала его в щеку. — Вижу, тебе не терпится пуститься в дорогу, не буду тебя удерживать. Звони с хорошими новостями и не беспокойся о нас. Мы с Франческой справимся.
Он проследил глазами за ее удаляющейся фигурой. Жаль взваливать на ее плечи такое бремя.
У нее своя семья. Раньше он всегда кидался на выручку, стоило лишь намекнуть, был главной опорой семьи. Но что делать? Когда-то и ему надо устраивать свою жизнь.
Он пропах больницами, лекарствами, даже во рту привкус появился. Надо вымыться, побриться, сменить белье, и, видит бог, ему требуется поспать. Но все это после. Сморгнув с глаз усталость, он достал сотовый телефон.
— Это Бенедикт Константине, — проговорил он в трубку. — Мне надо сегодня быть в Сан-Франциско. Как скоро можно это организовать?
До вылета персонального самолета у него оказалось два часа. Достаточно, чтобы воспользоваться удобствами, предназначенными для сотрудников аэропорта. Достаточно, чтобы связаться с лучшей подругой Кассандры Патрицией и заручиться ее помощью.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
На протяжении долгого путешествия домой Касси пыталась проанализировать ситуацию, в которую попала, и решить, как действовать в дальнейшем, после того, как она окажется дома.
Усталость, не позволяющая ей заснуть, лишила, видимо, ее способности рассуждать логически.
Она словно провалилась в пустоту, отрезанная от внешнего мира плотной стеной.
Загадочным образом отрешенность от житейских дел действовала умиротворяюще, успокаивала, за исключением разве что тех минут, когда в памяти всплывал образ Бенедикта. Тогда ее пронзала боль и горечь утраты.
Словно ее предали. Лишили всякой радости.
Краткое, увы, слишком краткое время он любил ее. В мозгу неотвязно крутилось одно и то же конец, конец всему. Нельзя опять пускаться по заколдованному кругу. Слишком разрушительны последствия. Унизительны и постыдны.
Ее рейс на Сан-Франциско был отправлен сразу после семи, почти часом позже, чем указано в расписании. Никто не будет ее встречать — она никому не сообщила о возвращении. Да и не вынесет она сейчас ничьего сочувствия. Ей хотелось оказаться дома, в окружении знакомых вещей: бабушкиного фарфора, знакомых гравюр, ковров.
Вещи не могут ранить. Не то что люди.
Она взяла из аэропорта такси, заплатила водителю и, прежде чем войти в дом, постояла немного на тротуаре, проникаясь сознанием, что добралась наконец до дома. Теперь она снова становится хозяйкой своей жизни.
Оставив вещи в прихожей, поднялась по лестнице и вошла. Квартира долго была закрыта, но, открыв входную дверь, она внезапно ощутила аромат фрезий.
Она всегда была чувствительна к воспоминаниям, разбуженным запахами. Запах духов «Шанель № 5» немедленно рождал образ матери, такой яркий, словно она сидела рядом, в соседней комнате.
Хорошая кубинская сигара напоминала о Рождестве у Патриции, чей отец любил закурить сразу после обеда, наполняя дом запахом дорогого табака.
И теперь опьяняющий запах фрезий настроил ее на нужную волну. Образ Бенедикта, как живой, возник перед глазами, словно он стоял перед ней собственной персоной.
Она торопливо прошла в гостиную и нашла ее полной цветов. Фрезий, роскошных красных и желтых оттенков, стояли в вазах на камине и на кофейном столике, на подоконнике и письменном столе.
Она запоздало заметила и другие странности: из стерео лилась музыка — песни сороковых годов о потерянной любви, обретенной вновь, и о двух сердцах, бьющихся в унисон; окна были открыты, впуская теплый вечерний воздух; из печки доносился соблазнительный запах горячего хлеба.
Она побрела по другим комнатам. Наткнулась на другие фрезий в спальне; на кровати лежала греховно соблазнительная ночная рубашка. Обнаружила горящие в спальне свечи.
Наконец, с сердцем, колотящимся от смеси надежды и отчаяния, она добралась до террасы, где нашла стеклянный столик, сервированный на двоих, и… Бенедикта.
— Добро пожаловать домой, mi adorata [13], нежно сказал он — Это невозможно! — воскликнула она, вцепляясь в косяк двери, боясь, что упадет в обморок от потрясения. — Ты не можешь быть здесь!
Чтобы доказать ей обратное, он поднялся и схватил ее в объятия, которые оказались самыми что ни на есть всамделишными.
