Шэрон Кендрик - Итальянский любовник
Она почувствовала усталость и закрыла глаза.
Через шесть дней малютку Оливьеро забрали домой, в квартиру, которую обустроил для него Лука.
Там повсюду были цветы – розы, лилии и тюльпаны, яркие и ароматные, поражающие своей красотой и количеством. В желтой детской комнате повсюду были воздушные шарики и куча поздравительных открыток. А изящные подарочные коробочки, голубые, серебряные и золотистые, ждали новорожденного. Все выглядело так, будто их собиралась навестить звезда Голливуда, и Ева сочла этот антураж даже излишним.
Она вспомнила, что это квартира бывшего холостяка, лишь, когда поднималась на лифте в пентхаус.
Она подумала о былых белых стенах и матовом стекле и вздрогнула, представив, как бы там бегал неугомонный малыш.
Лука внес ребенка и положил переносную детскую кроватку на кофейный столик.
– Малыш отлично спит, – тихо заметил он. – Ты хорошо его кормишь, Ева.
От неловкости она раскраснелась и отвернулась.
Он говорил это как что—то сокровенное и интимное, но что может быть более интимным, чем тот факт, что он был свидетелем рождения малыша? Он видел ее в самом неприкрытом, уязвимом, нагом и беззащитном виде, когда она вдобавок ко всему была до смерти напугана.
Лука заметил, что она избегала его взгляда, и прищурился. Так тому и быть. Если она хочет быть от него на расстоянии, то и он будет на расстоянии.
– Ты голодна? – спросил он.
Первым ее желанием было сказать «нет», но она знала, что ей необходимо поесть, и кивнула.
– Только сначала хорошо бы принять ванну.
– Разумеется, – согласился он. – Садись, я сделаю тебе ванну.
Она поняла, что обидела его, но не знала, чем.
– Не надо, я сама…
– Ева, садись, – повторил он суровым тоном. – Ты и так вымотана.
Она робко села, глядя на малыша, мирно спящего в кроватке. До нее донесся звук бегущей воды.
– Ванна готова.
Она взглянула на Луку. Он стоял у двери и выглядел каким—то раздраженным, угрюмым и безрадостным. Конечно, было бы странно, если бы они сразу идеально вписались в свои новые роли отца и матери, но дистанция между ними лишь усиливала это чувство странности. Ева не знала, как ее сократить и сможет ли она когда-нибудь это сделать.
Она медленно поднялась на ноги. Все еще пребывая в стадии неосознанной боязни за ребенка, она задержала на Луке беспокойный взгляд.
– Ты присмотришь за Оливьеро?
Его взгляд стал ожесточенным. А что, она думала, он будет делать? Пойдет гулять на площадь Испании?
– Естественно, – коротко бросил он.
Она не могла припомнить, когда еще видела его таким нервным и взвинченным. Возможно, причиной было само рождение ребенка. Это стрессовый период и для мужчины, она не должна была об этом забывать.
Ванна и мытье головы сделали свое дело, и она почувствовала себя намного лучше. Через мыльную воду и пузыри она рассматривала свой живот, который казался ей удивительно плоским. Конечно, он не был таким плоским, как раньше, но при сложившихся обстоятельствах был явно не худшей формы. Акушерка сказала ей, что она из тех счастливых женщин, которые возвращаются в джинсы через месяц после родов. Ева на это сильно надеялась.
Во время беременности она придерживалась простого и здорового питания и не хотела запускать себя. В собственных интересах, поскольку в кругу друзей Луки все женщины были утонченными и грациозными. А может, ради Луки? – подсказывал ей внутренний голос.
Ты же хочешь, чтобы ему было приятно смотреть на твое стройное тело? Она спустила воду и вылезла из ванны, вытирая последние капельки воды. Подойдя к зеркалу, она внимательно посмотрела на свое лицо. Что будет теперь? Попытается ли Лука стать ее мужем в самом главном смысле этого слова, теперь, когда она больше не носит ребенка? Конечно, не сегодня. Но как все это сложится в ближайшее время?
Она натянула вельветовые брюки, спрятав их эластичный пояс под длинной шелковой темно—зеленой рубашкой, которая хорошо оттеняла ее зеленые глаза, высушила волосы феном, уложила их и отошла подальше от зеркала, чтобы полюбоваться своим отражением.
Выйдя из ванной, она увидела сервированный Лукой стол, на котором, к ее удивлению, горели свечи.
На столе были салат, спагетти, инжир и белые персики. Во льду лежала бутылка шампанского.
У нее неожиданно пересохло во рту.
– Выглядит, очень мило, – сказала она, преодолевая смущение.
Он мельком взглянул на нее, сдирая фольгу с бутылки. Без его внимания не осталось то, как растерянно она глянула на вино. Наверное, подумала, что он хочет ее напоить, ждет, что она потеряет бдительность. Его губы приняли суровое очертание, когда он разливал шампанское по бокалам.
– За что выпьем? – спросила Ева.
За любовь, подумала она с легкой горечью. За совместное счастье?
– За нашего сына. За Оливьеро.
«О да. Конечно».
– За Оливьеро.
Она торжественно подняла свой бокал. Когда они чокнулись, она подумала, что никогда не слышала звука холоднее.
– Хорошо быть дома? – осторожно спросил он.
Ева набрала полный рот шампанского, оглядывая комнату, в которой присутствовал отпечаток его безупречного, но и весьма аскетического вкуса, и задала себе вопрос, сможет ли она когда—нибудь почувствовать, что это их общий дом. Она с тоской вспоминала тот великолепный уик—энд, который провела здесь, когда они не были обременены ничем, кроме погони за удовольствием здесь и сейчас. Теперь ей казалось, что это было в другой жизни. Она подумала, сколько, наверное, женщин сидели здесь, на том самом месте, где сейчас сидит она. Сколько женщин пили шампанское перед тем, как идти с ним на огромную кровать и заниматься любовью всю ночь. Но ей придется идти в спальню кремово—персикового цвета, а он пойдет в свою.
Ирония заключалась в том, что она была его законной женой.
Она поняла вопрос буквально.
– Хорошо быть не в больнице, – осмотрительно сказала она.
– Ха, вот оно что!
– Я не совсем это имела в виду.
– Не волнуйся об этом, Ева, – сказал он. – Это нормально, что ты еще не привыкла.
Она расстроено сделала еще один глоток шампанского. Оно было холодным, сухим и вкусным и, казалось, немного притупляло чувство боли и пустоты.
Опасно пить на голодный желудок. Алкоголь ослабляет контроль над собой, и кто знает, что она может выболтать. Она поставила стакан и потянулась к еде.
Она отдала бы что угодно, лишь бы он не смотрел на нее такими глазами. Не прищуривался так, что она сама себе казалась каким—то редким экземпляром в пробирке, каким—то новым, неисследованным видом.
Может, так оно и было в его глазах. Наверно, он просто не знал, как вести себя с женщиной, которая только что родила ему ребенка и которая была его женой, хотя, конечно, лишь номинально. Впрочем, если хорошо подумать, то нельзя было винить его в этом.
