Джек Битси - Глубокий шрам

Кристин спокойно встретила его горечь и раздражение.

– Я думала, что имею право. Но, кажется, я ошиблась и…

Селден снова ее оборвал:

– Вы думали, что имеете право. Какое же?

– Я искренне хотела искупить прошлое. Моя вина в том, что я слишком поздно поняла, что вы сделали для меня в Айвенго, но когда поняла, то приехала сюда.

– Преследуя собственные цели?

– Да. У меня хватит смелости в этом признаться, но цель не та, о которой вы думаете. Я опоздала, но…

Кристин тяжело вздохнула.

– Не будем больше говорить на эту тему, – сказал Селден. – Вам придется примириться с одной неприятностью. Постарайтесь взглянуть на это как можно проще.

Кристин коснулась рукой головы.

– Сегодня моя голова плохо работает. Боли меня измучили. Я не понимаю, о чем вы говорите.

Селден пояснил:

– Вы должны остаться в моем доме, пока не поправитесь настолько, чтобы самой о себе заботиться.

Кристин лежала с закрытыми глазами. Бе сердце забилось от радости при этих словах. Ничего на свете она так не желала, как остаться с ним. Под одной крышей ему волей-неволей придется заботиться и постоянно думать о ней. Кристин не сомневалась, что при этих условиях победа будет за ней. Она скрыла свою радость, приняв оскорбленный и протестующий вид. Селден не должен знать, как охотно она принимает его предложение!

– Я доставлю вам неприятные минуты, оставаясь здесь? – нерешительно сказала Кристин.

– Да, – прямо ответил Селден.

Сердясь на себя, Кристин покраснела, но продолжала притворяться:

– Вы очень любезны, но я не останусь. Я не могу остаться, зная ваше отношение ко мне. В вашем доме я задохнусь через несколько дней!

Лицо Селдена потемнело.

– Мне это так же не нравится, как и зам. Но у вас нет выхода. Вы должны остаться и надолго. Ваше положение тяжелее, чем вы думаете: в коттедже некому за вами ухаживать, без посторонней помощи вы не сможете доехать до Бирмингема. Кроме того, вам пришлось бы все рассказать Кенту. Если вы цените свою работу в Континентальной компании, то должны скрыть от них свое пребывание в шахте. Но есть и другие соображения: рабочие поселка не должны знать, кто находился в шахте под именем Дрисколла. Если они узнают… я не намерен стать объектом возмущения рабочих. Мой дом – единственное безопасное убежище для вас.

– Я не нуждаюсь в ваших заботах! У меня достаточно сил, чтобы самой о себе позаботиться. Вы все еще думаете, что я женщина, которая…

Селден нетерпеливо встал.

– Споры излишни. Вы останетесь здесь – я так решил. Запомните это. Углекопы не должны знать, что в шахте была женщина.

– Что случится, если они узнают?

– Многое, – резко ответил Селден. – Мне хорошо известны шахтерские поселки и их нравы. В Маренго скорее всего может быть самосуд.

– Шахтеры будут думать, что вы обо всем знали? – продолжала допрашивать его Кристин.

– Конечно.

– Что они могут со мной сделать?

Селден нетерпеливо пожал плечами, его раздражала ее настойчивость.

– Вы непременно хотите знать? Хорошо! По их понятиям, вы осквернили шахту, и они захотят смыть осквернение кровью. Моей кровью. Как они это сделают – не знаю. Может быть, порох, нож. Сбросят в шахту. Живой шнур для взрыва. Не знаю точно. В поселках знают много способов расправы, одинаково жестоких. Меня не страшит конец, но я решил по-другому.

Кристин задумалась. Резкая черточка залегла у нее между бровями.

– Я подвергла вас такой страшной опасности.

Селден пожал плечами.

– Дело не во мне, я думаю о вас.

– А я – о вас, – сказала, мягко улыбаясь, Кристин. – Кажется, я действительно должна остаться, но постараюсь как можно меньше вам досаждать. Я знаю, вам не нравится, что я здесь.

В душе Селдена чуть заметно шевельнулось новое чувство, которому он бы не смог найти название. Оно было похоже на тихий нежный зов, слишком далекий и неясный для его усталого сердца. Селден нетерпеливо тряхнул головой и взглянул на Кристин. Она лежала с закрытыми глазами. Шелковистые ресницы бросали длинную тень на матовую кожу. Ее лицо, осунувшееся от страданий, было более строгим, чем в Айвенго; стриженые волосы придавали ему новое, немного мальчишеское выражение, и все же в мягкости его очертаний была чарующая женственность.

Селден отвернулся.

– Когда вы пойдете в шахту? – наконец спросила она.

– После полудня, – ответил он каким-то неестественным голосом. – Рабочие знают, что делать. Я пойду взрывать и объясню им ваше отсутствие.

Услышав шаги дяди Джаджа, Селден вышел. Вернувшись, он принес с собой грубо сколоченные костыли.

– Дядюшка сделал их для вас, – объяснил он. – Вам придется полежать неделю, потом вы сможете передвигаться с их помощью. Сегодня я схожу в ваш коттедж и принесу необходимые вещи.

– О, пожалуйста, принесите мне платья, – оживленно начала Кристин, но Селден ее остановил.

– Никаких платьев! – сказал он сухо. – Пока вы останетесь здесь, вам придется быть Джимом Дрисколлом для всех, кроме дяди Джаджа и меня. Если вам это неприятно, прошу меня извинить, но вы сами выбрали себе наряд.

Кристин согласилась. Она согласилась бы в этот момент на все. Ее сердце пело победную песнь. Хотя все сложилось не так, как она предполагала, и ей пришлось страдать, но само страдание стало залогом ее успеха. Она не сомневалась в нем: женщина, живущая под одной кровлей с мужчиной, всегда найдет дорогу к его сердцу, даже если он того не хочет. К ней вернулись былая уверенность в себе и самообладание.

Проходили дни и недели. Сначала Кристин завоевала симпатии дяди Джаджа. Селден научил ее объясняться с ним, и белоголовый негр с простодушием и искренностью чернокожего радовался каждому ее шагу, когда она ковыляла на костылях по дому. С Селденом было труднее. После полудня он обычно уходил в шахту, но по утрам они вместе сидели на веранде – Кристин нужны были солнце и свежий воздух. Ей стало казаться, что его мрачность постепенно исчезает. Вначале они мало говорили, и Селден очень редко задавал вопросы. Кристин прибегала ко всевозможным уловкам, чтобы переключить его внимание на нее и на то, что происходило в мире. Она хотела разрушить его болезненную сосредоточенность на катастрофе в Айвенго, пробудить интерес к жизни и желание бросить вызов судьбе, которая казалась ему неотвратимой. Кристин не верила в судьбу. Она любила жизнь и… его. Все мысли и чувства ее сосредоточились на одном: завоевать этого человека, вырвать его из-под власти прошлого, довлевшего над ним целых два года. Кристин изо дня в день рассказывала ему о своей жизни в последние два года, и, помимо воли Селдена, ее одиссея приковывала его внимание.