Сандра Мэй - Флирт на грани фола

На некоторое время Хью даже сделался крайне несчастен, потому что Моника самозабвенно расспрашивала Александера о достоинствах и преимуществах предмета, у которого, по мнению Хью, никаких достоинств и преимуществ не могло быть в принципе: прямоугольного пластикового контейнера размером с бельевой бак. К контейнеру прилагалась резиновая лента для герметичного закупоривания, полупрозрачная крышка и съемная ручка, «чтобы легче пъинести в самолет». Тут Хью впервые проявил некоторый интерес к происходящему. Дело в том, что на его взгляд, в контейнер вмещалось не менее пятидесяти литров воды. И как прикажете нести эту дуру? Небрежно помахивая?

И что скажет стюардесса, если герметичная крышка отскочит, а все эти пятьдесят литров разольются по салону?

Взбодрившийся, но не повеселевший Хью собирался вклиниться в дискуссию, но случайно поглядел по сторонам – и забыл обо всем на свете.

Разноцветные рыбки, похожие на леденцы, шныряли между кружевных зарослей кораллов, смешной краб боком удирал от задиры-креветки, а усатые сомики деловито перемалывали белоснежный песок, устилавший дно…

Хищная мурена сладострастно скалилась из своей пещеры. Убийственно-прекрасная актиния пожирала зазевавшуюся рыбешку.

Изумленно-придурковатая стерлядь безуспешно пыталась взглянуть на мир за стеклом обоими вытаращенными глазами сразу. Под ней лениво нежились в сознании своей эксклюзивности осетры. Иногда между ними истеричной черной лентой проносился угорь.

Маленькая манта самозабвенно взмахивала крыльями, паря в бирюзовой невесомости прозрачной воды, пронизанной жемчугом воздушных пузырьков.

И все это кружилось вокруг Хью цветной каруселью, навевая воспоминания о детских счастливых снах, когда смеешься, не просыпаясь, а проснувшись – улыбаешься, когда все еще живы и впереди целая огромная жизнь, в которой нет места ни слезам, ни предательству, ни лжи…

Хью стоял столбом, и в глазах у него переливались слезы. Моника оборвала свой вопрос на середине и осторожно тронула любимого босса за руку.

– Хью… Ты в порядке?

– А? Да… Как красиво, маленькая!..

Александер в лице не изменился, но вокруг него ощутимо потеплело. Не особенно интересуясь миром людей, Александер подразделял всех живущих на суше на две категории: любящих подводных обитателей и равнодушных к ним. Вторых было больше, к этому печальному факту Александер привык и смирился с ним. С первыми он тоже не особенно умел общаться, но эти, по крайней мере, не несли в себе угрозы. Их он, можно сказать, любил.

Хью зачарованно шагнул к прозрачным стенам волшебного царства и ласково коснулся стекла кончиками пальцев.

– Моника, это бесподобно… Зачем мы вышли на сушу!

Александер – опять же, по его меркам, уже улыбался во весь рот. Какой хороший человек. Сразу видно, умен и приятен в обращении.

– Это Молли. Муена. Сейчас она бъёсится на ваш палец. Дуячка, не понимает…

– Она прекрасна!

– Вы так думаете? Стъянно, до сих пой я встъечал только одного человека, думающего так же, как вы.

– Правда? Кто же он?

– Я сам. Даже моя жена меня не поддейживает. Хотя и является океанологом по объязованию.

Хью с трудом заставил себя отойти от аквариума с муреной.

– Вы счастливый человек, Александер. Боже, я и забыл, какое это ошеломляющее зрелище – беззвучный мир.

Моника вытаращила глаза.

– Хью, да ты поэт!

– Нет, к сожалению. Просто… в детстве у меня были рыбки, потом я умолил отца научить меня подводному плаванию, до пятнадцати лет нырял с аквалангом каждое лето… Потом времени не стало, а может, я просто вырос… как Пропащие Мальчишки.

Александер серьезно кивнул.

– Это чаще всего случается. Но знаете, Питей Пэн – тоже не самая лучшая ёль. Особенно, если в нем почти семь футов ёсту, шъям на лице и ийландское пъяисхождение.

Хью рассмеялся, Александер издал странное пыхтение, по-видимому, также означавшее смех… И тут уже Моника Слай почувствовала себя одинокой и брошенной. У двоих мужчин совершенно неожиданно нашлись общие интересы.

Из магазина они вышли, когда уже стемнело. Александер сам оборвал собственные разглагольствования о преимуществе нерестования осетровых в лабораторных условиях и погрузил контейнер для Джозефа в багажник «порше». Потом с чувством потряс руку Хью и неловко улыбнулся на прощание Монике.

– Вы обязательно яскажите мне, как все пъяшло. И пеедайте от меня пъивет Джозефу.

– Ллеу ларр, тррохр ллаг лланг?

– Вы запомнили? Да, именно так.

– Я обязательно передам ему, Александер. И думаю, он будет тронут…

К чести Хью Бэгшо надо отметить, что ни единое слово из этого разговора не показалось ему бредом. Честное слово.

12

Вначале по-честному уговорились, что ночевать Хью не останется, поедет к себе. Только чаю выпьет…

До чая так и не дошло. Сначала мыли контейнер, потом читали инструкцию к кислородным таблеткам и пришли в ужас – от неправильной дозировки, оказывается, у Джозефа могли вскипеть внутренности! Потом успокаивали друг друга и доуспокаивались до того, что оказались в постели – вернее, сначала на ковре в гостиной, а потом на диванчике, потом в душе, недолго, потому что оба стеснялись Джозефа, ну а уж после этого – в спальне, на кровати.

И рай вновь оказался на удивление доступен и близок, а ангелы играли на своих небесных гармониках что-то очень знакомое и нежное…

И Моника вновь умирала и воскресала в объятиях своего мужчины, чувствуя себя то неопытной девственницей, то зрелой и умудренной жрицей любви, а Хью – о, Хью перебывал буквально всеми персонажами мировой культуры. От демона-искусителя до подростка, впервые познающего женщину. И ведь он ничего не играл! Все получалось само собой!

Такая уж женщина досталась ему.

Такой уж мужчина был рядом с ней.

В шоколадных омутах плещется наслаждение, а губы успевают и целовать, и шептать бесстыдные, жаркие слова, которым не живется при свете солнца. Эти слова – ночные, они боятся света и чужих глаз и ушей.

Шелк растрепанных волос нежнее ночи, а ночь – непроглядна. И кожа женщины загорается под твоими прикосновениями, а точеное тело поет в твоих руках, словно самая совершенная скрипка Страдивари. И когда стон, отразившись от потолка, превращается в смех, а сам потолок распахивается в небо, ты понимаешь, что только что побывал богом…

Монике хотелось одновременно прижиматься к груди Хью, плакать от счастья под тяжестью его мускулистого, сильного тела, растворяться в его страсти и отвечать на нее с удвоенной силой – и баюкать любимого на своей груди, чтобы ни единый шорох не побеспокоил его сон…