Барбара Картленд - Призрак в Монте-Карло

Что она скажет ему? С внезапным стоном Эмили встала и подошла к окну. Солнечный свет, сверкающая гладь моря, плавно раскачивающиеся пальмы — все насмехалось над ее волнениями.

— Мерзкая крыса! — проговорила Эмили. — Я всегда терпеть его не могла!

Но тут ей пришло в голову, что она могла бы сказать то же самое про любого встретившегося на ее жизненном пути мужчину. Да, она их всегда ненавидела, эта ненависть, владевшая ею с самого детства, была порождена тем положением, в котором она оказалась из-за своего незаконного появления на свет. Во всем виноват ее отец. Джона Уайтама она ненавидела отчасти из-за своей собственной судьбы, а отчасти из-за немеркнувшей любви к нему матери. И так же, как своего отца, совершенно забывшего о своем отцовском долге, она ненавидела Леона Блюэ, своего мужа.

Очень скоро добрые чувства, которые Эмили испытывала к Леону, сменились ненавистью и отвращением. Она так хорошо помнила их первую встречу, как будто все произошло только вчера. Она приехала из Бретани в Париж. Ей никогда не забыть этого путешествия! Нахмуренная, но преисполненная решимости перед этим практически безнадежным путешествием, она, должно быть, выглядела довольно нелепо в своем лучшем платье черного цвета, которое надевала только по воскресеньям.

Жак Ригад, ее дед, умер через два месяца после ее матери. Семья предложила, чтобы младший сын старого Жака, имевший свою собственную ферму, помог Эмили содержать семейное владение. Предполагалось, что она будет жить на ферме, целыми днями работая в поле и ухаживая за скотом. Она видела перед собой их склоненные головы, когда они пришли к этому решению, она словно видела, как они аплодируют своими искореженными работой руками своему великодушию.

Но Эмили уже приняла свое собственное решение относительно того, что она будет делать. Она строила планы годами, и ее семье эти планы могли бы показаться невероятными, но для нее самой они были вполне осуществимы, так как обдумала она их очень давно.

Сначала надо было отдать Мистраль в школу, но не в простую, подобную той, которую могли бы оплачивать Ригад, а в пансион для благородных девиц или в один из дорогих Конвентов в Люцерне или около Парижа.

В правильности своего решения Эмили не сомневалась. Она давно решила, что Мистраль должна получить хорошее образование, решила еще тогда, когда долгими ночами ходила взад-вперед по кухне с плачущей, лишившейся матери малышкой на руках. В тайнике был спрятан жемчуг, который Элис отдала Эмили перед самой смертью.

— Это для моей дочери, — сказала Элис. — Это все, что у меня есть. Если понадобится, продай его. Он очень ценный.

Элис устало прикрыла глаза: несколько часов назад у нее начались роды. Эмили тупо уставилась на прекрасное ожерелье. Она никогда в жизни не видела такого жемчуга, но была абсолютно уверена, что он действительно ценный.

Как же Элис удавалось так долго прятать его, спрашивала себя Эмили. Все ее существо сжигала ненависть к мужчине, который превратил веселую, жизнерадостную девушку, оставленную ею в Монако, в несчастную женщину. Ничто не могло заставить Элис рассказать, что же произошло в замке. Эмили умоляла ее, требовала, упрашивала — все напрасно.

— Я не желаю говорить об этом. — Это были единственные слова, сказанные Элис.

И только когда Эмили, выведенная из терпения, пригрозила, что напишет Великому князю, из уст Элис донесся ответ:

— Ты поклялась на Библии, ты не можешь нарушить клятву! Ты ничего не можешь сделать.

Да, Эмили ничего не могла сделать, только смотреть на Элис бешеными глазами.

Когда Элис умерла, Эмили никому не рассказала про ожерелье и спрятала его, твердо решив не продавать жемчуг. Это будет дополнением к тому оружию, которое она так тщательно создает — оружием, с помощью которого она отомстит за Элис и за себя.

Она взяла с собой жемчуг в Париж. Ее решение отправиться в столицу привело все семейство Ригад в еще большее изумление, чем ее решение бросить ферму.

— В Париж! — воскликнули они. — Но что ты будешь делать? На что ты будешь жить? Париж — очень дорогой город.

— Я буду работать, — ответила Эмили.

— Где? — спросили они. — Ты всю жизнь проработала на ферме. В Париже нет ферм.

— Я что-нибудь придумаю, — уверенно сказала Эмили.

Ее уверенность была оправданна, хотя она не чувствовала себя такой храброй, как пыталась всем показать, когда отправлялась в долгое путешествие. Но ведь на самом дне ее саквояжа лежало ожерелье, и она знала, что если ей не удастся найти работу, она сможет продать его. Не для себя, а для того чтобы оплатить обучение Мистраль. За первый год в Конвенте она уже заплатила из тех денег, которые у нее остались от продажи своей доли в наследстве.

Как бы Эмили ни хорохорилась перед родственниками, расходы превзошли все ее ожидания. Кроме платы за обучение Мистраль в Конвенте, девушке требовалась новая одежда, а Эмили надо было ездить в Люцерну.

Любила ли она девочку? Эмили спросила себя об этом в тот момент, когда девочка, напуганная неизвестностью и необходимостью расставаться с привычной обстановкой, приникла к ней на прощание. Эмили трудно было ответить. Любовь Эмили к Элис была всепоглощающей. Она так и не смогла оправиться от того, что Элис скрыла от нее историю своих отношений с Великим князем. Мистраль была дочерью Элис, но она была также и постоянным напоминанием предательства Элис. Временами Эмили охватывала ненависть не к самой девочке, а к тому, что та была жива, а Элис мертва.

Но Мистраль должна получить образование, Мистраль должна быть воспитана как благородная девица, так как претворение в жизнь плана Эмили зависело от успеха Мистраль в высшем свете.

И хотя временами Эмили, охваченная страхом перед возможным крушением своих надежд, пыталась успокоить себя мыслью о том, что у нее есть ожерелье, продажа которого поможет ей избежать нищеты, она все равно была преисполнена фанатической решимости не расставаться с жемчугом, как бы трудно ей ни пришлось. Ожерелье играло важную роль в ее плане.

Эмили приехала в Париж в шесть вечера. Темнело — город был залит сумеречным светом, превращавшим Париж в таинственный и волнующий город приключений, любви, тихой музыки и счастья. Но Эмили ничего этого не замечала. Когда она сошла с поезда, она ощущала только холод, видела только грязь и была страшно напугана. Да, она прибыла в Париж, но она была одна в незнакомом городе. Растерянная, с бледным как снег лицом, казавшимся мертвенным под старомодной шляпкой из черного крепа, она стояла на вокзале.

Именно тогда Леон и заговорил с ней. Она оглядывалась по сторонам и внезапно увидела мужчину средних лет с аккуратной остроконечной седеющей бородкой и темными глазами, которые показались Эмили добрыми.