Мишель Селмер - Постельная дипломатия
– Все страдания ты принес себе сам. Я сделала много ошибок, но за них я уже извинилась и исправилась. А вот ты никогда не извинялся и даже не чувствовал себя виноватым ни за что в жизни. И если ты не помиришься с людьми, которым причинил боль, то в конце концов станешь очень одиноким, жалким, сердитым стариком без друзей и без семьи. Хотя я должна тебя ненавидеть, но, по правде говоря, мне тебя жаль.
– Ты еще вернешься, – сказал сенатор, но лицо его было бледным, а словам не хватало уверенности.
– Можешь в это верить, если тебе так лучше. – Ровена поднялась на ноги. – Но не говори, что я тебя не предупреждала.
Ей вслед сенатор сказал:
– Ровена, подожди.
Она обернулась.
– Ты не понимаешь. Ты всегда была такой независимой, вся в мать.
– И ты никогда не стеснялся говорить мне, что это плохо.
– Я любил ее, но этого оказалось недостаточно. Она все равно ушла. А потом ты стала такой неуправляемой, что мне все время приходилось бояться звонка из больницы или из морга. А потом ты вернулась вместе с Диланом… Я просто не хотел снова тебя потерять.
– Ты меня душишь.
– Я не знаю, что еще делать.
– Тогда позвони, когда это поймешь.
– Но если я пообещаю измениться…
– Мне нужно это сделать. Нужно побыть самостоятельной, хотя бы доказать себе, что я могу.
– Если тебе что-нибудь понадобится…
– Я не буду тебе звонить. Я разберусь сама.
Два дня спустя в Вашингтоне Колин работал с одним из юристов сенатора над языком договора, когда позвонила его сестра. И по ее тону он сразу понял, что что-то случилось. Голос у нее был хриплым от рыданий.
– У мамы был инсульт. Вчера. Она в коме, и врачи думают, что она не протянет больше пары дней.
Колин беззвучно выругался.
– Я прилечу, как только смогу.
Он объяснил ситуацию адвокату сенатора и по дороге в отель за вещами организовал частный рейс в Лондон. Полет был долгим и скучным; у него было много времени на размышления о Ровене и Дилане и о том, как ему тоскливо со времени расставания. У него было много женщин, но ни одна не была ему нужна до глубины души, как Ровена. По десять раз в день он брался за телефон, чтобы позвонить ей, иногда даже набирал номер, но не нажимал вызов. Она начинала новую жизнь, училась быть независимой и заботиться о себе. Колин не имел права ее беспокоить, пока не поймет, чего хочет сам.
К его прибытию в Лондон мать еще была жива. Войдя в комнату и увидев ее в больничной постели, такую старую и измученную, Колин попытался почувствовать хоть что-нибудь, чтобы осознать, что теряет мать. Но не смог. Было жаль, что она умирает. Было жаль Мэтти, которой больше не о ком будет заботиться. Он не чувствовал, что теряет кого-то важного. Однако он все равно остался в Лондоне, ради Мэтти.
На следующий день после похорон они с Мэтти прошлись под моросящим дождем в парке и нашли свободную, относительно сухую скамью под деревьями.
– Мне надо уехать, Мэтти.
– Почему? – спросила она, грустная, одинокая и старая. Это разбивало Колину сердце, но заставило его осознать, что он не хочет стать таким, как она.
– Мне нужно закончить работу в Вашингтоне.
– Разве никто не может поехать вместо тебя? Почему ты не можешь остаться со мной в Лондоне? О ком я теперь буду заботиться?
Ради этого не стоило оставаться. Мэтти нужна была собственная жизнь.
– Ты не думала, что если иногда будешь выходить из дома, то можешь кого-нибудь встретить?
Мэтти покачала головой и нервно засмеялась.
– Я для этого слишком старая.
– Не такая уж и старая. И я знаю, что это страшно. Но нужно открыться миру, Мэтти.
– Когда ты вернешься домой?
Для нее домом был Лондон. А Колин провел последние десять лет путешествуя с места на место. Дом был там, где он жил сейчас. Впервые в своей взрослой жизни он думал о том, чтобы пустить корни. И единственное подходящее место было там, где была Ровена.
– У меня поменялись планы, – сказал он. – Я собираюсь остаться в США.
Мэтти ахнула и прижала ладонь к разбитому сердцу.
– У тебя проблемы?
– Да и нет. Я влюблен. – Слова дались ему так легко, что он понял – это правда. Он любил Ровену.
– В американку?
– Да, она американка. Она живет в Калифорнии.
– Кто это?
– Дочь сенатора, Ровена.
Мэтти ахнула снова:
– Но, Колин! Ты едва ее знаешь!
– Я не жду, что ты поймешь. Я сам не знаю, как это случилось. Но я хочу, чтобы ты за меня порадовалась.
– Конечно, я рада. Просто… несчастный случай был совсем недавно. Ты все еще выздоравливаешь. Ты уверен, что все продумал?
Другими словами, она не была рада. Но Мэтти наверняка будет недовольна любым его решением, которое не включает ее саму. Она хотела Колина для себя. Не его вина, что она построила весь свой мир вокруг заботы о нем, заменяя ему родителей. Но Колин не мог пожертвовать собственным счастьем, чтобы заполнить пустоту в ее жизни, созданную ей же самой. Не то чтобы он не ценил ее усилия. Но в конце концов он просто ее возненавидит.
– Я все продумал и хочу именно этого.
– Значит, это серьезно?
– Настолько серьезно, что я планирую предложить ей замужество.
– Когда? – ахнула Мэтти.
– Скоро. – Сначала нужно было ее найти.
– Но она тоже этого хочет? Что, если она откажет?
– Тогда я попрошу снова. И снова. И так, пока она не согласится.
– Ты всегда был упрямым. Если ты что-то хотел, тебя невозможно было разубедить. Например, когда ты купил тот ужасный мопед в четырнадцать лет. – Это прозвучало так, словно он рассекал на «Харлее».
– Мэтти, это был скутер. Скорость едва доходила до пятидесяти километров в час. Опасности не было. Не всем нравится разъезжать в «роллс-ройсе» с шофером.
– Наверное, не стоит надеяться, что у этой женщины есть хоть капля благородной крови в жилах.
Колин рассмеялся. Происхождение женщины не входило даже в пятьдесят важных для него качеств.
– Не думаю.
– Но если ты так хочешь на ней жениться, почему бы ей не перебраться в Лондон?
– У нее есть сын. – Он объяснил про состояние Дилана и необходимость находиться рядом с врачами. – Но я уверен, что она согласится время от времени приезжать сюда. И ты можешь иногда прилетать в Калифорнию.
– О, Колин, ты же знаешь, как я не люблю летать.
Иногда ему казалось, что родитель тут он.
– Мэтти, мы с тобой это обсуждали. Ты должна идти мне навстречу хоть немного.
Она тяжело выдохнула:
– Я знаю. Извини. Я старая, у меня свои привычки.
– Сорок восемь – это не старость. – Хотя, может, дело было в мировоззрении, в этом Мэтти была ближе к их матери. – Я понимаю, что тебе трудно меня понять, но, пожалуйста, постарайся хотя бы за меня порадоваться.
