Марша Ловелл - Союз сердец

— Но она же нравится тебе, — возмущенно заметила Иви. — И меня вовсе не выряжали как уличную девку. Я выглядела очень мило.

— Ты выглядела голой в этом платье.

— Я не выглядела голой. Просто… просто на мне не было лифчика.

— Этого достаточно, чтоб у всякого нормального мужика с горячей кровью дыбом встала шерсть, не говоря уже о прочих частях тела.

— Не будь таким грубым, — сказала она в ответ, в смятении чувствуя, как ее лицо заливает стыдливый румянец. А всего-то минуту назад она считала, что он уже не может ее смутить. Похоже, она ошиблась.

— Я думала, тебе мое тело нравится. — Сказанные в раздражении слова прозвучали глупо и по детски.

— Ты знаешь, что это так и есть. А с чего бы, по-твоему, я не давал тебе одеться эти два дня? Кстати, почему ты закутана в этот дурацкий халат? Сними с себя эту гадость.

— Не буду. — Ее преисполнила решимость отказаться от роли маленькой сексуальной рабыни, хоть ей это и нравилось. — Раз ты решил, что наш медовый месяц окончен, значит, мое сидение голышом за столом с тобой кончилось тоже!

Его глаза опасно сузились, и она прямо-таки задрожала от внутреннего страха, стараясь этого не показывать.

— Я… мне нравится заниматься любовью с тобой, Георгос, — сказала она со слабой претензией на твердость в голосе. — Но всему есть время и место. Леонидас не возражал бы, чтобы ты сделал меня своей женой, но он не захотел бы, чтобы ты меня развращал.

— Развращал? По-твоему, сидеть обнаженной перед своим мужем — это разврат?

— Есть нагота и нагота, — швырнула она в ответ, хотя почувствовала, как растет в ней возбуждение под этим роскошным халатом. Открытие было нежелательным, и кровь в ней окончательно вскипела. — И есть мужья и мужья! Я прекрасно знаю, что ты меня не любишь, тем не менее мне хочется чувствовать, что мы занимаемся любовью, а не сексом. Мне хочется чувствовать себя твоей женой, а не… а не шлюхой!

Господи, что на нее нашло, как могла она такое сказать? Ни разу за эти дни она не почувствовала себя шлюхой, да и не знает, как они себя чувствуют. Другое дело, немного игриво-порочной и восхитительно-сексуальной, вот и все. Все время она была с ним заодно каждый миг, каждое движение.

Он сидел очень неподвижно, его лицо посерело.

— Ты считаешь, что я обращался с тобой как со шлюхой? — спросил он угрюмо.

Иви не могла ни взять свою ложь обратно, ни продолжать в том же духе. Внезапно — и совершенно не понимая отчего — она разразилась слезами. Вид у Георгоса стал совсем потрясенный. Он привстал, собираясь, видимо, подойти к ней и утешить ее, но передумал.

— Извини… — тускло произнес он. — Я не знал. Я думал… надеялся, что…

Очевидность его горя заставила ее вскочить на ноги. Обогнув стол, она упала на колени возле стула Георгоса, стиснула его ногу и положила мокрую щеку к нему на бедро.

— Я не думаю этого, — всхлипнула она. — Не знаю, почему я так сказала. Не знаю, почему я плачу. — Она умоляюще взглянула на него снизу вверх сквозь мокрые ресницы.

Он поднял с лица ее рассыпавшиеся волосы, руки его дрожали.

— Я думаю, — медленно произнес он, — что ты, наверное, чувствуешь себя виноватой. Перед Леонидасом, — добавил он, когда она озадаченно заморгала.

— Но почему я должна чувствовать себя виноватой? — наивно спросила она.

— Потому что я здесь, а он — нет. Потому что ты разделила со мной ту страсть, которую, наверное, предпочла бы разделить с ним.

— Но я не разделяла с ним такой страсти, — выпалила она. — Я… я его любила, но… никогда не чувствовала с ним того, что чувствую с тобой!

Как ни странно, это признание ничего не изменило.

— Знаю, это называется сексом, Иви, — согласился он в присущей ему манере называть вещи своими именами. — Сексом, или плотским влечением, или похотью. Подобные чувства я вызывал у женщин не раз и не два, этот послужной список у меня длинный. Не жди от этого слишком многого и не спутай с чем-нибудь еще. Бога ради, не думай, что ты в меня влюбилась. Твоей любви я не хочу, она принадлежит Леонидасу. Я хочу твоего тела в своей постели каждую ночь и ребенка в обозримом будущем. Поскольку, кажется, ты не возражаешь против таких перспектив, то и причин для слез никаких нет, ведь правда?

— Д-да, наверное, — утвердительно кивнула она, в глубине души не совсем уверенная в этом. А если слова Яниса в день свадьбы обернулись правдой? Если она действительно влюбилась в очень красивого и очень сексуального младшего брата Леонидаса?

Эти вопросы мгновенно повергли ее в замешательство. Как она могла? Она по-прежнему любит Леонидаса всем сердцем и душой. Память о нем не покидала ее разум ни на миг. Но тело ее, однако, любило Георгоса. Нет, нет, заметалась она. Не может быть любовью это ужасное ощущение, что все переворачивается в животе, это желание прижать губы к его телу, это стремление притянуть Георгоса к себе так близко, чтобы почувствовать, как бьется его сердце рядом с ее собственным. Это было именно то, о чем говорил он, — секс, плотское влечение, похоть, Я не влюбилась, смутно подумала она, я плотски увлечена.

Инстинктивное отвращение, вызванное этой мыслью, подняло ее на ноги и повело прочь от искушения, прочь от Георгоса.

— Пойду… пойду уложу вещи, — нервно сказала она, не в силах поднять на него глаза.

Поспешно ретировавшись в спальню, она услышала, как он устало вздохнул и пробормотал что-то вроде: «Медовый месяц и вправду кончился».

— Ты какая-то притихшая, — сказала ей Рита во время их еженедельного турне по магазинам. — Разве ты не счастлива с Георгосом?

Минуло шесть недель с их медовых двух дней, шесть недель, за которые были исполнены два пункта, намеченных Георгосом. Она проводила каждую ночь в его постели, и она была беременна, по оценке врача, которого она посетила на прошлой неделе, с Нового года.

Георгос встретил эту новость неожиданно сдержанно. Иви после обеда пришла к нему в кабинет, где он по-прежнему иногда проводил вечера, порой лишь заполночь присоединяясь к ней в постели. В такие ночи он старался не дотрагиваться до нее, когда тихонько забирался под одеяло, но ночью их тела соприкасались, сводя на нет его попытки воздержаться. Теперь Георгос не был так буйно изобретателен, как в те дни, но, казалось, стал более жадным, более страстным, если это возможно. Услышав о ребенке, он замолчал и бросил на нее несколько отчужденный взгляд. Потом прокашлялся и, передвинув на столе какие-то бумаги, снова посмотрел на нее, на сей раз с довольно равнодушным выражением.

— А ты довольна? — спросил он.

— Очень, — честно призналась она. — Мне всегда хотелось детей.