Сандра Браун - Навстречу завтрашнему дню
— Дакс, — тяжело вздохнув, сказала она, — я подумала, будет лучше, если мы никогда больше не увидимся наедине. Наши отношения… стали выходить из-под контроля.
— Я сожалею по поводу того, что произошло после того, как мы покинули Маунт-Вернон. Я никогда не сделал бы ничего такого, что могло причинить тебе боль или оскорбить тебя. Бог мой! Я просто хотел извиниться перед тобой. Я пытался, но ты сняла трубку, а на следующий день мне не представилось возможности.
Несколько мучительных мгновений его пальцы легко скользили по ее лицу, словно изучая его.
— Несмотря на все то, что говорят обо мне соперники, у меня в действительности есть моральные принципы. Я понимаю, что ты жена другого. Если бы ты была моей женой, я убил бы любого, кто осмелился бы прикоснуться к тебе. — Он снова обнял ее, чуть не задушив в объятиях. — Но Боже, прости меня, я так хочу тебя.
— Проси и у меня тоже прощения, Дакс.
Ему не потребовалось второго приглашения. Язык его, миновав ее губы, ворвался к ней в рот, словно опаляющий факел. Тело его плавилось, сливаясь с ее телом, и от этой близости казалось, будто сердце вот-вот остановится.
Она чувствовала, что ускользает из мира, удерживаемого гравитацией, в мир какого-то шального блаженства. Его губы уносили ее за пределы той границы, где властвовали угрызения совести и сожаления, и ей не хотелось оттуда возвращаться. Без якоря, без руля и без ветрил она носилась по морю страсти. В свои тридцать лет она никогда прежде не знала исполненной соблазна власти мужского прикосновения. Желание бушевало в ее венах, ища выхода, электризуя ее нервные окончания до тех пор, пока они не загудели.
— Ты прекрасна, — сказал он, по-прежнему прижимаясь губами к ее рту. — Когда мы танцевали, мне очень хотелось сделать так. — Его голова склонилась, и он поцеловал ложбинку между ее грудей чуть выше края бюстгальтера. Его голова чуть покачивалась, невероятно медленно, и она почти испытывала боль, когда он ласкал ее не только губами, но и носом и подбородком. Одна рука опустилась ей на грудь и принялась медленно, лениво ее массировать, одновременно осыпая поцелуями изгиб другой груди. Он целовал ее снова и снова, спускаясь все ниже и ниже до тех пор, пока…
— Кили, Кили. — Ее имя, словно исполненный страдания крик, вырвалось из его охрипшего горла. Он прижался лбом к ее лбу. — Так дальше не может продолжаться, Кили.
— Знаю.
— Я не могу этого выносить.
— Я тоже.
— Я должен уйти.
— Понимаю.
— Тебе завтра вставать в пять? — спросил он, снимая пальто с вешалки и надевая его.
— Да. — Она попыталась улыбнуться, но губы не слушались и дрожали.
Он бросил взгляд на свои изготовленные по спецзаказу часы:
— Поздно. У тебя осталось не так уж много времени на сон.
Но ей было наплевать на это.
— Ты уезжаешь сегодня вечером? В Батон-Руж?
Он покачал головой:
— Нет, у меня здесь завтра дела. Когда я приезжаю в Новый Орлеан, то останавливаюсь в Байнвил-Хаус. Знаешь его?
— Во Французском квартале на Декатур-стрит? — Он кивнул. — Знаю, но никогда не была внутри.
— Там тихо и чисто.
— Я так и думала. — Они говорили совсем не то, что хотели сказать, — просто оттягивали время расставания.
— Кто живет в другой части дома?
— Пожилая пара. Он преподает философию в университете Тулейна. С ними живет большой датский дог выше меня ростом. — Еще одна попытка улыбнуться. И снова неудача.
— Тебе повезло, что удалось… — Добродушное настроение внезапно покинуло его, и наружу вулканической лавой прорвалось раздражение. Он злобно выругался, ударив кулаком в ладонь другой руки. — Проклятье! Какого черта я здесь стою и что-то лепечу? Мне абсолютно наплевать на то, кто живет в другой половине твоего дома. Я болтаю, чтобы как-то отвлечься и держать руки подальше от тебя. Я даже не понимаю, что говорю, а думаю только о том, как мне хотелось бы заняться любовью с тобой, чтобы мы, обнаженные, свободно отдавались друг другу, как подобает взрослым людям, а не тискали друг друга по углам, словно подростки.
Мне хочется увидеть тебя обнаженной, Кили. И мне хочется лежать рядом с тобой совершенно обнаженным. Мне даже хочется, чтобы мы причинили друг другу боль… небольшую, и принесли друг другу большое успокоение. Я хочу целовать твою грудь, живот и в то же время видеть твое лицо. Мне хочется узнать, какие на ощупь твои бедра.
Если мои желания вызывают у тебя отвращение, извини, но я действительно испытываю именно эти чувства с тех самых пор, как впервые увидел тебя в этом проклятом самолете.
Его голос поднялся до неслыханной ею прежде высоты. Кулаки сжимались и разжимались, словно он пытался обуздать свой гнев, но тщетно.
— И это не только жар, который я испытываю в чреслах, его я мог бы удовлетворить где угодно. Я испытываю его и в мозгу, и в сердце. Я пытался обмануть себя, будто смогу стать твоим приятелем, другом. Но я не могу, Кили. Не могу находиться рядом с тобой и не прикасаться к тебе. Понимаешь? Эти тайные встречи компрометируют нас обоих, а меня могут довести просто до безумия. Будет лучше для нас обоих, если мы больше не увидимся. Прощай.
Не говоря больше ни слова, он распахнул дверь и решительно закрыл ее за собой. Кили стояла неподвижно, хотя все в ней разрывалось от душевной муки.
Он прав. Он прав. Мы с самого начала знали, что ничего не получится. Так лучше. Лучше. Лучше.
Тогда почему же ее лицо залито слезами?
— Восемь пятьдесят шесть, и мы снова с вами. Я собираюсь передать смену Оливии Ньютон-Джон. А пока последнее сообщение от тебя, Кили. Как выглядит обстановка сверху?
Кили заговорила в маленький микрофончик, укрепленный у ее щеки, идущий от надетого на нее шлема.
— Похоже, все в порядке, Рон, — сказала она, обращаясь к ведущему программ в часы пик. — Полиция все еще работает на месте столкновения шести автомобилей на скоростной магистрали Пончартрейн при выезде на Брод-стрит. Открыта только одна полоса движения. Всем следующим в этом направлении стоит подумать об альтернативном пути. В целом же утро довольно спокойное.
— Спасибо, дорогая. Не выпить ли нам попозже кофе?
— Нет, благодарю тебя, Рон, но я не смогу, у меня уже все расписано на сегодня.
Он застонал так, словно был убит горем:
— Люди, у нашего ангела небесного каменное сердце.
Кили отключила микрофон, когда диджей попрощался со слушателями и включил обещанную запись. Каждый день они продолжали вести этот нелепый, с претензией на остроумие диалог по радиоканалу, и слушатели, похоже, принимали все это за чистую монету. Она часто получала письма от поклонников, призывавших ее не быть столь суровой к бедняге Рону, который явно в нее влюблен. Авторы этих писем не знали, что он был женат, имел троих детей и жил относительно спокойно под своим настоящим именем в пригороде Нового Орлеана Метэйри.
