Кристин Лестер - Сиреневая весна

— А тебе со мной тоже не скучно? Скажи: скучно или не скучно? — говорил он с наигранным беспокойством, будто хотел посмеяться над собой.

Она только загадочно молчала в ответ, потому что думала совсем о другом. Прошлой жизни как будто не стало, вся она теперь казалась бледной и никчемной: с Антуаном, с мелкими страстишками, с незначительными победами и поражениями… Сейчас весь смысл будущего сосредоточился для нее в Далласе. Она желала его во всех смыслах этого слова, и она не знала, как дальше будет без него жить и как жила без него раньше.

Боясь сознаться себе в главном, она каждый день находила разные причины, чтобы скрыть свои чувства от себя же самой. Она собиралась влюбить Далласа в себя, влюбить безоглядно и до полного растворения. Вместо этого — его сердце, похоже, осталось нетронутым, а ее — тает, как мороженое под солнцем…

Правда, иногда… Иногда ей казалось, что вот сейчас, еще немного, и он не выдержит, и заветные слова сорвутся с его губ. Но он замолкал, сводя опасные диалоги к шутке, или просто переводил разговор на другую тему. Впрочем, может быть, ей это просто казалось.

Зато за это время она узнала его лучше. Даллас больше не представлялся ей таким противоречивым и странным. Шерли поняла: в его душе есть трещина. Пока он скрывает ее от окружающих, но трещина эта все время болит и с каждым днем становится шире. Какое-то глубокое внутреннее противоречие гложет его. Конечно, хотелось бы надеяться, что это противоречие связано с мучительным выбором между ней и Луизой, но при всей своей самонадеянности Шерли понимала, что причина его проблем гораздо глубже, чем просто любовная интрига. Ей оставалось только ждать, когда Даллас сам раскроет карты…

За это время им никто не позвонил — они не взяли с собой мобильных телефонов. Даллас только сообщил из аэропорта своим директорам, что его не будет до конца месяца. А Шерли позвонила мистеру Белли и поставила перед фактом: она увольняется. Причем — сама, а не потому, что ее об этом попросили. В начале июня она приедет и заберет документы. Даллас еще позвонил отцу, а потом они торжественно отключили аппараты и оставили их в камере хранения.

Дни бежали за днями, прошла вторая неделя отдыха, третья… Шерли и Даллас так и не завели друзей среди соседей по хижинам, они так и прожили все двадцать дней дикарями, ни с кем не общаясь, слишком увлеченные друг другом и слишком гордые, чтобы это признать.

И чем ближе подходил день икс, тем сильнее и трепетнее сжимал Даллас ее руку во время прогулок, тем более прочувствованным стал секс, в нем даже появился какой-то надрыв. Шерли казалось, что Даллас сейчас расплачется, когда он целовал ее тело. Да ей и самой хотелось плакать, содрогаясь от наслаждения, а не кричать, как раньше…

В последний вечер перед отъездом они оба сидели грустные на веранде своего бунгало и пили вино. Шерли ждала. Сейчас, по законам пьесы, Даллас должен будет сказать ей о любви. Может быть, он и не сделает предложение так сразу, но хотя бы намекнет. Да-да, по-другому быть не может, ведь он ТАК смотрит! У него ТАК дрожат руки, когда он держит ее ладошку в своей широкой лапище.

А она сама? Она просто не сможет жить, она умрет на месте, если Даллас сейчас встанет и скажет, что ему было приятно провести с ней время и он никогда не забудет эти двадцать волшебных дней… А теперь, дорогая, пойдем, последний раз займемся любовью, а то завтра рано вставать, прежде чем каждый вернется в свою жизнь.

Эти слова представились ей настолько реально, что она не на шутку испугалась. Вот сейчас… сейчас… еще секунда — и ОНО случится! И чтобы не допустить этого, она набрала воздуху в легкие и почему-то назидательно заговорила:

— Даллас. Я хотела бы сказать… — Она еще не знала, как продолжить… — Я хотела бы сказать… Прежде чем мы вернемся на большую землю и разойдемся навсегда…

Она сделала выразительную паузу, но Даллас молчал.

— В общем, я не знаю, что сказать, — тоскливо закончила она и отвернулась, потому что по щекам сами собой побежали слезы.

Он не сразу понял, что произошло, а потом развернул ее к себе и тихо проговорил:

— Ты так сильно не хочешь, чтобы я уходил?

Он уже спрашивал ее об этом, сидя в машине, только тогда они еще говорили на «вы».

— Нет! — сквозь слезы ответила она.

Даллас откинулся на спинку шезлонга:

— Этого я больше всего и боялся.

— Чего ты боялся? — умирая, спросила она.

— Того, что ты… тоже…

— Что я «тоже»?

Он молчал и смотрел на море.

— Даллас, умоляю, объясни мне, что происходит?

— Я сам не знаю, что происходит. Может быть, меняется наша с тобой жизнь.

— Наша с тобой?

— Да. Но ты считаешь, что мы разойдемся навсегда.

— Нет!!! Нет!!! Я так не считаю!!! Я просто этого боюсь.

Он внимательно посмотрел ей в глаза, а потом снова перевел взгляд на море.

— Красиво, правда?

Шерли уронила голову на грудь. Кажется, битва была проиграна. Что ж, поражение тоже надо уметь встретить достойно. Только вряд ли у нее это получится.

— Мне очень хорошо с тобой, Шерли.

— И?

— Я никогда не был так счастлив, как в эти безумные двадцать дней.

Она чувствовала, как слезы сжимают горло.

— Я никогда не забуду их. Просто потому, что знаю: такого у меня больше не будет ни с кем. Понимаешь?

— Угу.

— Шерли, прошу: не плачь! Я же все понимаю. Я же не дурак!

— Угу.

— Я мог бы сказать тебе: «Я тебя люблю»…

Она поперхнулась и закашлялась. Слезы хлынули градом из глаз, и Шерли закрыла лицо руками.

— …но очень хорошо знаю, как это опасно. Понимаешь, я не верю в сказки.

— Ты… — Она не смогла говорить.

— Шерли, ты действительно очень дорога мне. Мне безумно тяжело, что наш рай заканчивается, но…

Она встала и, не дослушав его, побрела по пляжу.

— Шерли!

Просто больше невозможно сидеть рядом с любимым… да! Да! С любимым мужчиной и слушать, как он с тобой прощается!

Он догнал ее у самой воды и обнял:

— Шерли, прости меня, я просто идиот. Я не должен был тебе все это говорить. Тем более что это только отчасти является правдой.

— Ну почему же? Я уже большая девочка… И должна все знать.

Он словно обжегся об это слово:

— Девочка… Да, ты — моя девочка… Господи, как я тебя… — Он принялся нежно целовать ее лицо, волосы… Шерли не сопротивлялась и не радовалась: она больше ничего не чувствовала. Завтра у нее не будет этого мужчины.

— Шерли, я с ума схожу, когда ты рядом! — прошептал он тихо.

— Ну вот и хорошо. Значит, одиночество пойдет тебе на пользу.

— Почему?