Ересь - Влад Козлов
А если все правда… Все эти гипотезы о том, что, засыпая мы перезагружаемся… Или то, что каждый раз в ситуации, близкой к смерти мы действительно умираем и продолжаем существовать в параллельной реальности, где шарики уже совсем не такие вкусные, и та девушка к нам холодно относится, и сами мы — плод чьей-то больной фантазии.
6
Крик о помощи очень плохо слышен, если кричать его из лужи. Все отлично его слышат, если ты про кричишь это сверху. Если ты сидишь выше людей, то все тебя слышат и видят, ведь ты им интересен. Ты удобен, а может даже и талантлив. В нашей симуляции ты обязан быть полезен. Лишь после того, как ты оказался пару раз приятен или полезен — тобой заинтересуются, как человеком. Грубо говоря ты зарабатываешь очки, которыми потом расплатишься за диалог или взаимную помощь. Да, грубо и странно, но до безумия просто.
А если ты персонаж низший, то автоматически становишься очередной запиской в "Собачьем кайфе», нужным разве-что посмеяться, или вспомнить, каким раньше ты был.
А ты был гордым, великой фигурой на горизонте жизни многих людей. Интересен, красив, строен и приятен. А сейчас — что это? Морально скомканный кусок плоти, обозванный обществом гадким словом «знакомый». Абсолютно ничего не значащий. Ты, возможно, наивно думал, что идешь с кем-то рука об руку, но, как оказалось, ты был лишь очередной ступенькой. А оборачиваясь на прошлое ты понимаешь, что никогда ты и ни с кем рука об руку то и не шел.
И я понял, наконец, что все, что имеет смысл в этой спрограммированной судьбой жизни — это мой маленький салют. Прямо как в той песне. Моя жизнь — это салют. Не такой яркий, как у многих, но это мой личный маленький праздник. Где я — самый большой и самый главный. И все со мной рядом, в единении. Обнимаются и смотрят на небо. И все вокруг — влюблены во всех и каждого. Все счастливы, и никто не уйдет обиженным. Больше никогда и никто…
Мутный разум и глаза как у ребенка — это все, что у меня осталось. Но это моё, личное, только для меня. Мой маленький салют.
7
Я смотрел на горизонт и понял — что вот он, неоднозначный и глупый конец моей глупой и бездарной. Гнавшись за мыслями о ненастоящем я так и не заметил настоящего, отчего потерял всяческий смысл дальнейшей погони.
Глупо, некрасиво внутри, но чертовски прекрасно снаружи. Я смотрел на реку, памятник Петру 1 вдалеке, стройку и огоньки улиц и Третьяковской галереи, которые заканчивались где-то в неосязаемой дали. Как хотелось бы сейчас прыгнуть и улететь вдоль этой реки, чтобы резко и разом стать выше всего этого. Выше скромных и почти мертвых московских деревьев, выше башенных кранов и даже выше корабля Петра. Лететь вдаль, и больше никогда не позволить себе такой роскоши, как мысли.
Никогда.
И я взлетел. Ночью. Вдруг, внезапно. Прямо над рекой, от которой ещё доносился весенней прохладой. Я летел, и думал о маме с папой. О друзьях и о сестре. О многом… И вдруг — в голове стало пусто. Все будто наполнилось густой смоляной жидкостью, небесно-чёрной.
Я охладел ко всему. Глупости в голове первые секунды пытались протиснуться сквозь эту чернь, но, как и я, довольно быстро сдались. Я летел прямо над темными улицами, быстрее птиц. Внизу барахтались люди, а я летел. Вперед, к тому, чего еще никто не знает.
8
Рано утром, перед учебой обязательно привезу свою давно не новенькую гитару в твой двор. Буду тащить её через весь город, случайно ударяя ее углом о стены и сонных прохожих. А по пути к твоему дому куплю розочку в целлофане, мечтая, что однажды это станет большим букетом.
Встав за углом буду ждать тебя. Пока твоё серенькое, как мышка, пальто промелькнет в сыром утреннем воздухе. Подбегу к тебе сзади, схвачу, положу тебя на плечо, и не взирая на крики потащу за трансформаторную будку. Ты узнаешь меня, и то ли от истерики, то ли от счастья нервно засмеешься, примешь розу и обнимешь. А я достану гитару и буду петь самую пошлую в мире песню, что сыграна на четырех аккордах. Про твой красивый дом, про дождь, и про участкового с пивом.
Хотел ведь другую песню, и чтобы номер этажа я в ней изменил, и похоже было на тебя, но не успел за ночь, от того не выспался, и глазами красными пытаюсь убедить тебя, что счастлив с тобой.
И чтобы ты, как в песне старой, согласилась на рай в шалаше, если терем с дворцом кто-то занял. Теперь каждый ангел знает эту песню, ведь я её пою постоянно.
И взлетев с ними ввысь пойму я, что был уже велик. Ангелы отнесли меня туда, на край седьмого неба.
Там мы рисовали ее портрет сидя на полу бездушной квартиры, под пошло прикрытым бетонным монолитом небом. Весенним небом, полного звёзд и неизвестно куда летящих в самолётах людей. Кажется, что каждой новой неумелой линией она перечеркивала моё детство, завораживая призрачным сиянием взрослой жизни, которой я так сильно боялся.
Её плечо было слишком близко от моего подбородка, и я не мог не податься искушению упереться в его косточку. Хрупкое создание, малюющее автопортрет весьма неумелыми, посредственными линиями, но даже в этом художественном и архитектурном бреду она оставалась желанной. Здесь, на холодном полу миром и Богом забытой съемной квартиры где-то на краю мира.
Расстояние от моего подбородка до её плеча измерялось лишь толщиной её свитера, в физическом понимании. Но на самом деле между нами всегда была непреодолимая, воздвигнутая кем-то то ли злым, то ли непонимающим стена, что отдаляла нас. Видеться мы могли лишь в избранные дни, когда мне снова снился этот момент.
Где я. И она. На холодном полу создаём нечто прекрасное. И во сне меж нами нет ни стен, ни дурацкого свитера.
Я стал великим кем-то. Лишь тогда, когда вышел из игры, под названием
