Дафна дю Морье - Монте Верита

— Просто чудесно, — воскликнул я. — Ведь у вас самый верный подход к скалолазанию. Разумеется, этому занятию приходится отдавать всего себя, но вдвоем вы все преодолеете. А Виктор не позволит замахнуться на то, что вам не под силу. Он осторожнее, чем я.

Анна улыбнулась и освободила руку.

— Какие вы оба упрямые, — сказала она. — Просто не хотите понять. Я родилась в горах и знаю, что говорю.

В это время к столу подошел наш общий знакомый, его представили Анне, и разговор о горах больше не возобновлялся.

Недель через шесть они поженились, и не было невесты прелестнее, чем Анна. Виктор был бледен и нервничал, и я подумал, какая ответственность ложилась на его плечи: он должен был сделать эту девушку счастливой.

Я часто видел ее в те шесть недель, пока они были обручены. И, хотя Виктор и не подозревал об этом, влюбился в нее так же сильно, как и он. Меня притягивало в ней не природное обаяние и даже не ее красота, а их соединение, ее какое-то внутреннее сияние. Размышляя об их будущем, я опасался только, что Виктор может оказаться для нее уж слишком шумливым, слишком беспечным и веселым — он был человеком открытой души и простым по характеру — и тогда она скорее всего замкнется в себе. Они были красивой парой. И наблюдая, как молодожены уезжают с приема, который давала престарелая тетка Анны, поскольку у нее не было родителей, я предавался сентиментальным мечтам о том, как буду гостить у них в Шропшире и как стану крестным их первенца.

Вскоре после их свадьбы дела потребовали моего отъезда. И только в декабре я получил весточку от Виктора, который приглашал меня на рождество.

Я с радостью принял приглашение.

К тому времени они были женаты около восьми месяцев. Виктор выглядел здоровым и счастливым, а Анна казалась красивее, чем прежде. Я почти не в силах был отвести от нее глаз. Они радушно приняли меня, и я настроился, что проведу безмятежную неделю в прекрасном старом доме Виктора, который хорошо знал еще по прежним приездам. Определенно, их брак оказался удачным, как я и предвидел. А если до сих пор еще не предполагалось появление наследника, то впереди для этого было достаточно времени.

Мы гуляли по поместью, охотились, по вечерам читали и представляли собой согласное трио.

Я заметил, что Виктор приспособился к сдержанной натуре Анны, хотя этим словом вряд ли можно определить то спокойствие, которое было поистине ее даром. Покой, — пожалуй, более точное слово, — поднимался из глубины ее души и создавал особую атмосферу во всем доме. В нем и раньше всегда было приятно останавливаться — в его беспорядочно разбросанных комнатах с высокими потолками и окнами со средником. Но теперь ощущение покоя как бы сгустилось, сделалось глубже. Каждая комната, казалось, была наполнена каким-то странным задумчивым молчанием, которое, на мой взгляд, было притягательнее и значительнее тишины, царившей здесь в прежние годы.

Странно, но возвращаясь в памяти к той рождественской неделе, я не могу припомнить обычных праздничных торжеств. Я не помню, что мы ели и пили и даже заходили ли мы в церковь, хотя, конечно, должны были это делать, ибо этого требовало положение Виктора, местного помещика. Я помню только непередаваемое чувство покоя по вечерам, когда ставни уже были закрыты и мы сидели в большом холле перед камином. Должно быть, моя деловая поездка утомила меня больше, чем я думал, потому что в доме Виктора и Анны я почувствовал, что не осталось во мне иных желаний, я хотел только расслабиться, отдаться благословенной исцеляющей тишине.

Еще одну перемену в доме я заметил лишь спустя несколько дней — он стал гораздо свободнее. Многочисленный хлам, коллекция мебели, доставшаяся от предков, куда-то пропали. В комнатах осталось совсем немного предметов, а в огромном холле, где мы сидели, стоял лишь длинный узкий обеденный стол и стулья у очага. Я оценил перемену, но странно, что произвела ее женщина.

Обычно новобрачная покупает занавески и ковры, чтобы создать женственный уют в доме холостяка. Я решил заметить это Виктору.

— О, да, — ответил тот, рассеянно глядя куда-то, — от многого барахла мы избавились. Идея Анны. Ты знаешь, она не придает никакого значения вещам.

Но мы ничего не продавали. Все это мы просто отдали.

Комната, которую предоставили мне, была той самой, где я обычно останавливался в прошлом. Обставлена она была все так же, и у меня были все прежние удобства — кувшины с горячей водой, ранний чай с печеньем в постели, полная сигаретница. Во всем чувствовалась рука заботливой хозяйки.

Но однажды, проходя по коридору к верхней площадке лестницы, я заметил, что обычно закрытая дверь в комнату Анны отворена. Я знал, что раньше там была комната матери Виктора с изящной кроватью с пологом и тяжелой громоздкой мебелью в стиле всего дома. Когда я поравнялся с дверью, любопытство заставило меня бросить взгляд через плечо — комната была пуста.

Не было мебели, на окнах не было штор, на полу — ковра. Только голые деревянные панели, стол с одним стулом, длинная высокая кровать, покрытая лишь одеялом. Окна были широко распахнуты навстречу наплывающим сумеркам. Я отвернулся и направился вниз по лестнице, но тут же столкнулся с Виктором, который поднимался наверх. Он, должно быть, видел, как я разглядывал комнату, а мне совсем не хотелось, чтобы он подумал, что я украдкой подсматриваю.

— Прости, что вмешиваюсь, — сказал я, — но я случайно заметил, что комната выглядит совсем по-другому, чем в дни твоей матери.

— Да, — ответил он коротко, — Анна не любит украшений. Ты готов к ужину? Она послала меня за тобой.

Мы вместе спустились вниз, не продолжая беседы. Но я не мог забыть этой голой, скудно обставленной спальни и сравнивал ее с разнеживающей роскошью своей комнаты. У меня было странное чувство неполноценности оттого, что Анна, вероятно, считает меня человеком, неспособным вырваться из плена удобных и изящных вещей, без которых сама она легко обходится.

В тот вечер, когда мы сидели у камина, я наблюдал за ней. Виктора позвали по делам, и мы оставались несколько минут наедине. Она молчала и, как обычно, я чувствовал, что от нее исходит покой и умиротворение. Они окутывали меня, обволакивали, они были не от мира сего и вовсе не походили на спокойную монотонность моей повседневной жизни. Я хотел сказать ей об этом, но не смог подобрать слов. Наконец я пробормотал:

— Вы что-то сделали с домом. Я только не могу понять что.

— Не можете? — переспросила она. — А мне кажется, вы понимаете. Мы ведь оба стремимся к одному.

Вдруг я почувствовал испуг. Я ощущал все тот же покой, но он сгустился, стал почти подавляющим.