Эва Киншоу - Не теряй надежду

— Продолжайте! — скомандовала она.

— Ну… — Он откинулся на спинку стула. Двадцать три года, учились в хороших школах, еще пансион для благородных девиц, принадлежите к приличному обществу, научились ездить верхом чуть ли не раньше, чем ходить, выступали с показательными прыжками… Вот что мне удалось узнать. Плюс тот факт, что папочка, похоже, ни в чем вам не отказывает, включая и эту хибару. — Он огляделся. — Еще вы заработали репутацию… напыщенной, высокомерной девицы.

Она наклонилась вперед, подперев подбородок рукой.

— И кто вам это все рассказал?

— Да нашлись люди.

Дайана рассмеялась.

— Интересно, а вы спрашивали моих друзей? Что-то не похоже.

Глаза Томаса Уильямса сузились.

— Не похоже, чтобы вас вообще взволновали мои обвинения, — задумчиво заметил он.

— Да потому что они в основном не соответствуют действительности. Хотите ясности, Том? — Она пристально посмотрела на него и продолжила, не дожидаясь ответа: — Я участвовала в соревнованиях, когда была еще подростком, но для меня это не стало профессией или длительной страстью. Просто многие девушки, которым нравятся лошади, занимаются конным спортом. Далее. Отец вовсе не покупал мне эту… хибару, я унаследовала ее от бабушки. Вернее, унаследовала старую конюшню да двадцать акров необработанной земли. Но сейчас, — гордо закончила она, — вы видите результаты моих собственных трудов. Правда, мне пришлось занять денег у отца, но я выплатила ему все до пенни и превратила развалюху в ферму, куда владельцы присылают лошадей на отдых между скачками и прочими соревнованиями. Другими словами, мое дело процветает. Я полностью сама себя обеспечиваю, а кроме того, занимаюсь тем, что мне нравится.

— Принимаю поправки, — пробурчал Томас Уильямс, но не похоже было, что ему стало стыдно за несправедливые обвинения. — А как насчет мужчин, чьи имена связывают с вашим?

— Насчет тех, кому я давала ключ от своего дома? — насмешливо отозвалась Дайана. — Не верьте сплетням, Том! Поразительно, как вам еще не сообщили, что я не только напыщенная, но вдобавок и фригидная.

— Значит, вся эта бесконечная череда романов…

— Их почти не было, Том. Почти, — мягко ответила Дайана, но в глазах ее мелькнул огонек гнева. — Генри Бресли не был влюблен в меня, Том. Иначе я постаралась бы избежать встреч с ним. Неужели вы думаете, что по-настоящему влюбленный мужчина мог бы изобразить свою возлюбленную нагишом, чтобы получить премию? — Склонив голову набок, она окинула его внимательным взглядом.

Но он лишь рассмеялся.

— Это ведь не оскорбление. Генри — художник, человек не от мира сего…

— Может, и не оскорбление, — согласилась Дайана. — Я хочу сказать, желание нарисовать портрет вполне понятно… Но выставить его на всеобщее обозрение — совсем другое дело.

— А у вас есть объяснение того, как ваше имя оказалось в дневнике Генри, как появился у него этот ключ и почему он постоянно спрашивает о вас? — сухо осведомился Том.

Посмотрев на него, Дайана ощутила, как мурашки поползли по ее коже. Она поняла, что сидящий напротив нее мужчина ей не верит. Более того, у него явно были основания ей не верить!

— Нет, — решительно ответила она, — для меня это полнейшая тайна.

— Может, попробуем исходить из предположения, что Генри удалось скрыть от вас свою бурную страсть?

— Вы хотите сказать…

— Да, давайте поедем завтра в Лондон, — ну что вы теряете?

Дайана, стиснув зубы, холодно взглянула на него.

— Откуда мне знать — вдруг у вас гнусные намерения в отношении меня?

— Гнусные намерения? Бросьте, Дайана… — ехидно отозвался Уильямс. — Вы не в моем вкусе. Я-то думал, вы уже догадались.

— Легко сказать, мистер Элиот, легко сказать, — поддразнила его Дайана. — У меня нет причин вам верить — более того, у меня больше причин вам не верить.

Достав из кармана сложенный вдвое листок бумаги, он протянул ей.

— Можете позвонить в больницу.

Дайана пробежала глазами номер телефона, потом встала и подошла к столу, где стоял аппарат. Через несколько минут, положив трубку, она повернулась к Томасу Уильямсу, нахмурившись.

— Ну как?

— Генри в реанимации, и врачи не могут сказать ничего определенного о его состоянии, — медленно ответила она. — С ним его мать; мне предложили позвать ее…

— Если вы не против, я бы и сам поговорил с… его матерью через пару минут. Ну так как, поедете?

— Послушайте, — с отчаянием взмолилась Дайана, — если я поеду, то что я ему скажу?

Встав, Томас Уильямс обошел вокруг стола, приблизился к ней и произнес ледяным тоном:

— Милая моя, я понятия не имею, что происходит: может, у вас в жизни появился новый мужчина или еще что, но неужели вы откажетесь поехать к бедному парню, который сейчас висит на волоске между жизнью и смертью… и зовет вас?

— Нет, я не могу так заснуть! Я же пообещала вам, что поеду!

Дайана лежала в постели, а Томас Уильямс устроился на диване в гостиной — он отказался переночевать в другой спальне. Шел дождь, дверь ее спальни была открыта, и она уже битый час вертелась с боку на бок, не находя покоя.

— Вовсе не надо обращаться со мной так, будто вы мой тюремщик, — с горечью упрекнула она.

— Посчитайте овец, — предложил он. — Изгороди, калитки… да что угодно.

— Если хотите, чтобы я вовсе не спала, Том, продолжайте в том же духе, — с раздражением ответила она, протягивая руку, чтобы зажечь лампу. При тусклом свете ее спальня, заставившая Томаса насмешливо поднять брови днем, слегка поблекла.

Обустраивая когда-то комнату, она остановилась на ковре цвета слоновой кости и стеганом покрывале — синем, с вышитыми на нем светлыми цветами. Столик и шкаф были сделаны из красивого орехового дерева. Еще в спальне стояли мягкое кресло и подходящая по цвету скамеечка для ног. Великолепная фотография в золоченой раме с видом заснеженных гор на фоне фиалкового неба висела на стене. На комоде красовалась ваза с роскошными белыми розами.

— От поклонника? — спросил Томас Уильямс.

— Можно сказать и так, — с кокетливой улыбкой ответила Дайана. — Но вас это не касается.

Он ничего не ответил…

Дайана сердито взбила подушки, глядя на своего мучителя сквозь приоткрытую дверь. Он снял пиджак и ботинки и, казалось, чувствовал себя как дома на ее диване, укрывшись запасным одеялом и закинув руки за голову.

Ему не просто удобно — ему на редкость удобно и спокойно, мрачно подумала она, вспоминая, как холодно блеснули его глаза, когда он сообщил ей, что дверь между комнатами должна быть открыта всю ночь.