Мы будем гореть в аду вместе - Сергей Валерьевич Мельников
Я хочу встать, но ноги не слушаются. Расстёгиваю куртку, но Тома грозно мотает головой:
– Не смей!
Она с укором смотрит мне в глаза:
– Кот, что ты творишь, а?
– Я соскучился, Томка… Очень. Мне так тебя не хватает. Почему ты голая, Том? Вам там одежду не выдают? Возьми мою куртку, пока не замёрзла.
– Какой ты дурачок. Я умерла, мне больше не холодно.
– Я тоже.
– Ты ещё нет. Тебе рано.
Я снова пытаюсь подняться, но ноги чьи-то чужие, и этот чужой вставать не хочет: не его любимая сидит сейчас в снегу голой попой.
– Не пробуй, Кот, не получится.
Она улыбается и смотрит на меня с тоской. Не поняла, что ли? Всего несколько минут, и холод проморозит сердце. Мы снова будем вместе.
– Том, солнышко, потерпи, я скоро, ещё чуть-чуть.
– Нет! Кот, пожалуйста.
– Подойди ко мне, дай мне руку.
Я пытаюсь что-то сделать, взорвать этот ледяной панцирь. Господи, если б дотянуться, схватить её… Я утащу её в город, отнесу к брату в квартиру, отогрею. Мы вернёмся домой. Вот же она: сидит напротив, руку протяни… Только протянуть не могу.
Томка хмурится:
– Кот! Ты же взрослый мужик! Что ты творишь?! Полгода прошло, чем ты занят? Где книга, которую ты хотел посвятить мне? На что ты потратил последние полгода своей жизни?
– Я…
– Ты! Чего ты раскис?
– Хочешь, я расскажу, чем всё кончится?
– Не хочу! Я хочу прочитать сама. В толстой книге в твёрдом переплёте! Переворачивая бумажные страницы! Кот, что с тобой? Ты всю жизнь мечтал о времени, когда ты сможешь просто писать! Вот оно, это время. Мечта сбылась.
– Том…
– Всё! Вали, пиши книгу. Хочешь что-то сделать для меня? Закончи её.
– Ты ведь врёшь мне, да? Ты сидишь на снегу и не мёрзнешь, но “хочешь листать бумажные страницы”? Я “дурачок”, да?
Томка улыбнулась, устало и с гордостью, как улыбается мама любимому ребёнку, который задаёт слишком много вопросов.
– Да. Как там Ширик?
Она спрашивала не про один из моих объективов и мне стало стыдно.
– Будто ты не знаешь.
– Знаю. Хочу от тебя услышать.
Ширик всегда был её псом. Я – просто член семьи, а Томка – мать, богиня и повелительница всех собак в мире. Когда её не стало, Ширик лежал у двери и ничего не ел, а когда уходил, я ещё долго слышал его протяжный вой.
Один из соседей попытался погнуть передо мной пальцы насчёт шума, но я без замаха врезал ему в нос. Я знал, что я не прав, мне было стыдно, и я позорно смылся. А вечером он пришёл ко мне и извинился. Он стоял с бутылкой вискаря в проёме двери и бормотал что-то про то, что не знал, а в моём мозгу долбились два желания: врезать ещё раз по его распухшему носу и сгореть от стыда на месте. Я выбрал второе. Хорошие люди бывают абсолютно безжалостны в своей доброте.
Мы выжрали с ним тот вискарь под пьяные слёзы, потом ещё один под бухие рыдания. Он рассказывал про то, как сильно любит свою… Я не запомнил, как зовут его любимую. И как он представил себе… и лучше бы не представлял… и как он уже совсем не может себе представить, насколько больно мне. Я сидел и сочувствовал: ему жить в ужасе ожидания потери, а я уже потерял всё, мне бояться нечего. Можно позавидовать.
Опять унесло куда-то, мысли путаются, наверное, так всегда, когда умираешь.
Ширик… Ширик лежал несколько дней. Не ел. Неохотно выходил на прогулку. Совершенно игнорировал всякую мелюзгу, которую обычно задорно облаивал. Даже гадил с выражением невыносимого страдания на глупой чёрной морде. Я уже подумывал отвести его в ветеринарку, под капельницу, чтоб не умер от истощения. В том состоянии души он, не упираясь, вошёл бы со мной и в эту обитель собачьей скорби…
Но в день перед моим отъездом на север пёс впервые повернул тяжёлую голову к миске с кормом. Обнюхал её без энтузиазма, но всё же сунул пасть и чуть поел. Потом ещё немного, и ещё. Ночью он влез ко мне на кровать, и, хотя я всегда его гонял, сейчас просто не смог. Просто обнял его колючую шею и заснул. А на следующий день уехал…
– Ширик у Борьки. – сказал я, пряча глаза. – Он взял на передержку.
– Кот, ты нормальный вообще? Когда Ширик признал в тебе хозяина, самого близкого и важного человека, ты отдал его в чужие руки?
– Борька не чужой!
– Чужой! Для Шираза чужой. Он страдает там, а ты сидишь тут и размазываешь свои замёрзшие сопли. Он тоже живой, и ты ему нужен.
– А тебе я не нужен?
– Я подожду. Время здесь не имеет значения. Оно может тянуться бесконечно, а может годы проматывать за секунду, надо только захотеть. Ты придёшь, но не раньше, чем должен, а для меня твои года пролетят очень быстро. Кот, мы будем вместе, только не испорть всё, пожалуйста. Вторых шансов не бывает.
– Ты меня гонишь?
– Да. Если ты останешься, мы больше никогда не увидимся. Мы будем в разных местах.
Я просто не мог, Я даже не моргал, чтобы не потерять ни одного мгновения, пока я её вижу. Но Тома смотрела строго.
– Я ухожу, мне пора. Если ты останешься здесь, мы потеряем друг друга навсегда. Ты этого хочешь?
Я замотал головой, но так и не мог сдвинуться с места. Она набрала полную грудь воздуха и заорала:
– Вали отсюда!
А потом исчезла.
***
– Он меня больше не видит?
– Нет.
Полупрозрачная фигура села рядом. Сквозь её неясный силуэт неслись снежинки.
– Хорошо, – сказала я, – иначе он так и сидел бы там.
Мы молча смотрели, как Кот поднимается на ноги, пошатываясь под шквальными порывами, как медленно уходит в снежный вихрь. Человек проводил его презрительным взглядом.
– Никогда не мог понять этой… несамодостаточности. Тамара, что ты в нём нашла? Просто любопытно.
– Ты всё равно не поймёшь, ты не мыслишь такими категориями. – Я повернулась к нему. – За что его к тебе? Я знаю, почему я, но его за что? Он никому не причинил вреда!
– Твой Кот не верит в Него. Это страшный грех.
– Так он и в тебя не верит!
– Мне плевать,
