БАРБАРА КАРТЛЕНД - Ожерелье из звезд

— Пройдите поближе к огню и присядьте. Такое событие наверняка стало для вас потрясением. Не поискать ли мне вам чашку чая?

— Нет, большое спасибо. Не беспокойтесь, мне ничего не нужно. Вы уже были так добры — мне не хотелось бы еще затруднять вас.

— Как я уже сказал, буду рад, что смог вам помочь, — ответил лорд Юстес.

Она прошла к камину и протянула к пламени вдруг озябшие руки.

— Как вы думаете, на оплату врачу и похороны нужно много денег? — спросила она. — Боюсь, что у меня с собой почти ничего нет, — но я уверена, что папа пришлет чек, как только я приеду в Лондон.

— Я объясню это врачу, — пообещал лорд Юстес. — И, по-моему, вам лучше сесть. Мне кажется, что вы очень расстроены.

— Все было бы гораздо хуже, если бы вас не оказалось рядом, — сказала Беттина.

Однако она послушно села, вдруг почувствовав, что ноги вот-вот откажутся держать ее.

Ей еще не приходилось видеть умерших — и сейчас она думала о том, как пугающе быстро может умереть человек. Казалось, только что мадемуазель стонала и жаловалась на свою морскую болезнь и, как и все француженки, выражала свое недовольство весьма многословно — и вот она молчит… Не шевелится…

Почему-то старая учительница вдруг показалась ей маленькой и жалкой, так что приходилось только удивляться тому, что дети вообще ее слушались и она могла как-то поддерживать дисциплину в пансионе.

Смерть!

«Какое это ужасное слово, — думала Беттина. — В нем есть что-то такое неотвратимое и бесповоротное! И в эту минуту трудно было верить, подобно католикам, что душа мадемуазель отлетела в рай и пред ней откроются небесные врата».

— Я пойду найду вам чашку чая, — сказал лорд Юстес, и его голос прервал ход печальных мыслей Беттины.

Он ушел из зала ожидания, и сидевшая у огня Беттина посмотрела туда, где на банкетке лежала мадемуазель Бовэ.

«Я должна молиться за нее, потому что больше некому это сделать», — подумала она.

Сейчас ей стало казаться, что во время плавания она была недостаточно добра и снисходительна к своей спутнице. Но, по правде говоря, мадемуазель была из числа тех женщин, по отношению к которым очень трудно проявлять доброту и снисходительность. А уж чувство симпатии или любви она просто неспособна была внушить.

Ни одной ученице пансиона она не нравилась и, возможно из-за своего очень низкого роста, всегда держалась агрессивно и жестко, отдавая направо и налево совершенно ненужные приказы, и неизменно была всем недовольна.

«Бедная мадемуазель», — подумала Беттина. Ей пришло в голову, что, возможно, сейчас та счастливее, чем во время ее долгой и неинтересной работы в пансионе.

Остальных учительниц всегда окружали полные обожания ученицы, готовые услужить им ради одной только поощряющей улыбки или доброго слова. Хозяйка пансиона, мадам Везари, очень тщательно отбирала своих служащих. Они все делали честь знаменитой школе, которая была всеми признана как лучший во всей Франции пансион для молодых девиц.

По правде говоря, мадам любила повторять, что и во всей Европе не нашлось бы равного пансиона.

Мадемуазель Бовэ работала в пансионе очень давно — настолько давно, что знала его историю даже лучше, чем сама мадам. Именно поэтому, наверное, она продолжала работать, даже когда стала уже слишком стара для этого и вполне заслужила уход на отдых.

Беттина знала, что смерть старой учительницы для пансиона и мадам Везари практически ничего не изменят.

Пансионеркам печальное известие сообщат после утренней молитвы, и все опустятся на колени, чтобы помолиться о душе мадемуазель. А потом о ней забудут.

Почему-то было ужасно думать, что долгая жизнь закончится одной молитвой и забвением. Беттине хотелось бы, чтобы пришли слезы и принесли облегчение, ведь случилось несчастье — мадемуазель умерла,

Но уже в следующую минуту девушка решительно подняла голову и сказала себе:

— Я не стану плакать! Я ведь на самом деле совсем не любила ее, когда она была жива. Зачем мне притворяться сейчас, когда она умерла?

Беттина вспомнила, как очень давно в ее присутствии кто-то — кажется, отец — сказал о похоронах какой-то женщины:

— Теперь, когда она умерла, гроб завалили дорогими цветами. А ведь пока она была жива, никто не принес ей даже полуувядшей ромашки!

«Как это неправильно, — подумала Беттина. — Нам надо быть добрее к живым, а не устраивать спектакли тогда, когда они уже не могут это увидеть».

Она вспомнила цветы, которые наполняли церковь во время похорон матери. Многие венки прислали люди, которых ее мама не любила и которых отказывалась принимать у себя.

Тогда Беттина спрашивала себя, зачем они присылали свои цветы.

Ее мать это бы страшно позабавило, потому что она сразу бы поняла, хоть и не стала бы говорить вслух, что эти люди хотели наладить отношения с ее мужем — ведь тот часто бывал в обществе принца Уэльского и имел много влиятельных и знатных друзей.

Вернувшись мыслями к похоронам матери, Беттина вспомнила, как был убит горем ее отец — и как быстро он оправился.

— Жизнь должна продолжаться, Беттина, — сказал он дочери, у которой глаза еще не высохли от слез.

Ей так мучительно не хватало матери, что она даже думать не могла о ней, не расплакавшись.

— Да, я понимаю, папа, — с трудом смогла сказать она, почувствовав, что он ждет ее ответа.

— Я теперь сделаю одно, — рассуждал отец вслух, — это отправлюсь к твоей крестной матери, леди Бакстон. Она всегда относилась к тебе с симпатией. У меня такое чувство, что она — единственная, кто сможет нам сейчас помочь.

— Чем, папа?

— Я толком не знаю, — ответил ее отец. — Но я уверен: Шила Бакстон подскажет нам, что надо делать.

И леди Бакстон действительно знала, что надо делать: не успела Беттина опомниться, как ее уже отправили во Францию, в пансион мадам Везари, где ей предстояло пробыть следующие три года.

Этим летом ей исполнилось восемнадцать, и она считала, что ей разрешат выйти из пансиона в апреле и дебютировать в светском обществе, как это предстояло сделать всем ее ровесницам.

Однако, когда она написала об этом отцу, он сообщил ей, что леди Бакстон серьезно больна и приезд дочери несвоевременен.

«Останься пока в пансионе, — написал ей отец. — Я сейчас не могу беспокоить твою крестную. И, если говорить честно и откровенно, нет никакой надежды, что она «введет тебя в свет», пока прикована к постели».

Неприятно было оказаться самой старшей девушкой в пансионе и получать от подруг письма с рассказами о балах, театральных спектаклях и других увеселениях, на которые их возят, пока сама она вынуждена была заниматься в одиночку, поскольку обогнала всех других учениц старшего класса.