Аманда Мэдисон - Ты самый лучший

— И в чем же проблема?

Она остановилась.

— Если даже я сама не знаю, какая из них настоящая я, то как ты сможешь узнать?

— Иди сюда. — Он поманил ее.

Гвендолин ощутила, как закружилась голова, как пересохло во рту, как забилось сердце. И вопреки голосу разума шагнула вперед.

Нараян Бахадур схватил за руку и притянул Гвендолин к себе на колени. Она задохнулась, почувствовав прикосновение его обнаженной кожи. Оба были в легких шелковых халатах, но тонкая ткань не служила им достаточной помехой. Принц был возбужден, его тело прижималось к ней со всей силой, дразня нежную чувствительную плоть, делая ее еще более чувствительной.

Он обнял Гвендолин за бедра, погладил их пальцами.

— Ты принадлежишь мне, — сказал он, целуя ее. — Жена или нет, королева или подруга, можешь называть себя как угодно, но ты, — он подвинул ее так, чтобы она почувствовала его напряженный член, — создана для меня. А я — для тебя.

Гвендолин позабыла обо всем на свете, из головы исчезли все мысли до единой.

— Ты так делаешь со всеми своими женами? — задыхаясь, спросила она.

— Гаремы, дорогая моя, давно отошли в прошлое, — ответил Нараян Бахадур, обхватив рукой ее левую грудь и поигрывая соском так небрежно, словно у него впереди вечность. Так оно и было. Он намеревался сохранить ее, вступить с ней в законный брак, а разводы в его стране не приняты.

О Боже, если он будет так трогать ее, то она сделает все, что угодно. Вскоре она уже не могла выносить внутреннего напряжения и, едва не теряя сознание от его сексуальной игры, прижалась к нему и прошептала:

— Хочу тебя.

— Знаю, — ответил Нараян Бахадур и продолжал играть с ее телом, с ее нервами, а она трепетала, как листок на ветру.

Гвендолин вся горела, пылала. Он возбуждал ее, как никто другой, превращал страсть в адское пламя.

— Нет, Нараян, не знаешь. Ты даже понятия не имеешь, как я хочу тебя. Только думаешь, что знаешь… — Она прижалась лицом к его шее, вдохнула пряный аромат лосьона и теплый запах кожи. Как чудесно, как восхитительно от него пахло — самой жизнью, самим счастьем!

Сохрани меня, не отпускай, мысленно взмолилась она. Держи крепко и никогда не разжимай рук.

— Мне кажется, я знаю, чего ты хочешь, — прошептал Нараян Бахадур ей в губы, притянув ее так, что их тела почти слились в одно.

Но как бы они ни были близки в это мгновение, этого явно не хватало. Гвендолин жаждала, чтобы он овладел ею, заполнил ее целиком. Годы и любовники прошли после того единственного, кто умел возбудить в ней желание, но никого она не желала так, как этого принца.

— Мы можем… можем сейчас заняться любовью? Это не противоречит законам? До свадьбы, я имею в виду…

— Нет, не противоречит, — прошептал он в ответ, легко коснувшись губами ее губ. — Иначе я бы сменил закон.

Гвендолин содрогнулась. Он держал ее в плену. Нараян Бахадур был властным, но никогда не прибегал к грубой силе. Не говорил сурово, не употреблял сильных выражений, не кричал, не угрожал, не хвастал. Он был уверен в себе и не нуждался в подтверждении своей силы.

Он положил ее на диван, вытянулся над ней, опираясь на локти.

— Попалась, — сказал принц. — Теперь ты моя пленница.

— И что ж ты собираешься делать со мной?

Нараян Бахадур посмотрел на ее приоткрытые, чуть влажные губы.

— Заставлю тебя говорить.

— Говорить?!

— Я хочу знать, о чем ты думаешь, когда внезапно затихаешь. — Он легко провел кончиком пальца по верхней губе, потом по припухшей нижней. — И еще хочу знать, о чем ты умалчиваешь.

Гвендолин задрожала сильнее от невесомой ласки.

— Почему всегда все надо выражать словами?

— Потому что я хочу быть уверен: ты понимаешь, что делаешь. Хочу быть уверен, что знаю, о чем ты думаешь. Лучше смотреть фактам в лицо, а не бежать от них.

Теперь он ласкал ее ухо, бегло проводил пальцами по изгибу раковины, потом по чувствительной мочке.

Гвендолин не могла думать, когда он так делал, не могла сосредоточиться ни на чем, кроме того, как горит и пылает все тело, взывая к нему, моля взять ее и прекратить эту пытку.

— Хорошо. Спрашивай.

— Расскажи мне то, чего о тебе никто не знает.

Чего никто не знает?

Она попыталась отбросить восхитительные воспоминания, которые он будил в ней своими ласками, уставилась в потолок, расписанный нежно-голубыми и серебряными узорами, прислушалась к дуновению ветерка, шевелящего невесомые занавеси. Чего же никто на свете не знает о ней? Что она таила от всех долгие-долгие годы?

Герберт!

Она влюбилась в него по уши. Он работал в поместье. Помощником садовника. История, старая как мир. Он хотел разводить прекрасные сады, она хотела быть с ним. Их отношения были обречены с самого начала. Ее отец мог жениться на безвестной стриптизерше из крохотного финского городка, но она, Гвендолин Пендерлинк, не имела права связать свою судьбу с простым парнем, работающим на них. Она не могла жить с ним. Но это не мешало ей желать его — отчаянно, до потери рассудка.

Может, она даже и сбежала бы с ним, если бы не свадьба Беатрис. Гвендолин не в состоянии была плюнуть на все и удрать с Гербертом, когда Беа пожертвовала своим счастьем, выйдя замуж за нелюбимого мужчину, чтобы поправить дела их семейства.

И как ни пыталась Гвендолин убедить себя, что младшая сестренка счастлива, она понимала, что это не так. А значит, и сама не имела права поступать, как ей хочется, не считаясь ни с чем. Она не могла убежать с Гербертом. У этой любви не было будущего.

Да, он умел сводить ее с ума одними поцелуями, умел рассмешить ее, ей было с ним тепло и уютно, но это ничего не решало. Он — не пара для Гвендолин Пендерлинк.

Через две недели после свадьбы Беатрис она порвала с Гербертом. Но однажды не выдержала, вернулась, украла еще одну ночь счастья. Однако потом, позднее, заставила себя позвонить и сказать, что между ними все кончено. «Не отвечай на мои звонки, — попросила Гвендолин. — Не позволяй мне передумать».

Герберт молчал. Он молчал, и молчал, и молчал. У нее едва сердце не разорвалось тогда от отчаяния и боли.

— Пожалуйста, Герб, если увидишь мой номер на определителе, не снимай трубку, — срывающимся голосом произнесла Гвендолин, глотая слезы. — Если я приду в сад, не разговаривай со мной.

— Если ты так хочешь, — безжизненным голосом ответил наконец ее красавец любовник.

Хотела ли она этого? Нет, никогда! Но она была обязана сделать это во имя семьи.

Герберт знал с самого начала, что так и будет. И все же не побоялся и последовал зову сердца. И потом, когда все кончилось, повел себя как подобает настоящему мужчине. Отпустил ее, не издав ни единого слова жалобы…