Буря - Зина Кузнецова
Когда в замке́ стал поворачиваться ключ, мы с мамой вышли в прихожую, чтобы встретить папу. Он был пьян, шутливо поклонился нам и, не раздеваясь, прошел в спальню. Мама раздраженно вздохнула, а ночью пришла ко мне в комнату.
– Ты не против, Вер, если я сегодня посплю с тобой?
– Хорошо. – Я отодвинулась на другую сторону неширокой кровати.
– Спасибо, малыш.
Мама устроилась рядом и обняла меня.
– А почему ты не с папой? – спросила я, ощущая, как равномерно вверх и вниз ходит мамина грудь.
– Он занял всю кровать, – с неестественным смешком сказала мама.
Так в обнимку мы и уснули.
А в понедельник впервые случилась наша с Петей ссора. Разругаться в пух и прах с ним было невозможно, потому что спокойствие и здравый смысл всегда побеждали в нем взрыв чувств, но иногда из-за своей рассудительности он забывал про то, что не все такие, как он.
Мы выпили с ним какао в кофейне, когда у нас закончились занятия с репетиторами, и пошли пешком до моего дома. Весна все больше завладевала миром, и уже повсюду начали появляться проталины. Теплый, прогретый ярким солнцем ветер обдувал наши лица.
– В общем, родители уже копытом бьют и требуют от меня список институтов, куда я хочу поступать, – закончила я.
– А ты?
– А я все больше убеждаюсь, что не хочу связывать свою жизнь ни с математикой, ни с физикой.
– Слушай, Вер, тогда тебе надо взять себя в руки и поговорить с родителями. А то ходишь к репетитору, тратишь и деньги, и время.
Мысль честно во всем признаться родителям напугала меня. Я представила, как разочарованно смотрит на меня папа и как расстраивается мама. Внутри у меня все затряслось.
– Они же любят тебя, они поймут, – добавил Петя.
Я недоверчиво посмотрела на него и подумала: «Неужели он правда верит в то, что говорит?» Мои родители настолько сильно давили на меня и совсем не интересовались моим мнением, что я даже подумать не могла, что можно не таиться от них, а прямо и честно все сказать.
– Твои родители все в тебе принимают? – спросила я.
Петя пожал плечами:
– Ну да.
– Повезло тебе реально соответствовать их ожиданиям. Я бы тоже была счастлива, если бы любила физику. По крайней мере, жизнь стала бы проще.
– Все твои проблемы решаются одним разговором, – повторил Петя как-то устало.
– Да не поймут они. И что им говорить? Самой бы еще что-то понять. Не физику, а что? Кто я вообще? Понятия не имею…
– Что делать со своей жизнью, – перебил меня Петя. – Ты произносишь эту фразу чаще, чем дышишь.
Я остановилась как вкопанная.
– Ты меня передразниваешь?
Он прошел чуть вперед, снова раздраженно вздохнул и повернулся ко мне.
– Да просто надоело, Вер. Тебе нужно взять себя в руки. Не знаешь, что делать со своей жизнью? Так узнай! Создай собственный план, потому что никакой другой с неба не свалится.
– Ты просто не понимаешь.
– Что я не понимаю? Как тебе плохо? Ты думаешь, мне плохо не бывает? И тревожно не бывает? И страха я не испытываю? Да все испытывают!
– Да, но не так. Мне очень страшно. И я даже не понимаю, куда идти. Настолько все, что происходило со мной семнадцать лет, было бездумно, не про меня, что сейчас я ощущаю себя тикающей бомбой и если помещу в себя хоть что-то, что не разделяю, то просто взорвусь.
– Вот это меня и бесит в нашем поколении. Все такие нытики! Марк тоже может часами сидеть и копаться в себе. А все просто! Надо делать хоть что-то!
– Это подходит тебе! Ты знаешь, что делать, у тебя есть направление. А я будто в пустоте болтаюсь!
– У людей в двадцать первом веке слишком много внимания уходит на собственную персону. Вот и копаем ямы, где не надо. Просто. Возьми. Себя. В руки.
Я хотела продолжить объяснять ему, что чувствую, когда вдруг поняла, что он как мой отец: «Бури в его мире не существует. Он не поймет». Я ушла в себя и не захотела больше говорить с Петей. Я ждала встречи с ним, потому что собиралась поделиться своими переживаниями о том, что у родителей бардак в отношениях, но теперь поняла, что он не сможет разделить то, что чувствую я.
В голове снова заметались мысли, которые я так усердно гнала: обо мне, о Пете и будущем с ним. Эти мысли оседали тяжелым пыльным слоем и жгли глаза.
В тот день мы разошлись злые друг на друга, но уже на следующее утро оба остыли. Петя притащил мне в школу стаканчик какао, я поцеловала его в щеку, и мы помирились. Но с тех пор в разговорах с ним я старалась сдерживать размышления о себе и жизни, боясь снова вызвать взрыв раздражения.
12
Событие, которое повлияло на меня больше всего, случилось в середине весны. Стоял апрель.
Мы сидели у Пети на кухне. Тут были и Марк, и Катя, и Света. Сначала все пили чай, ели орешки с вареной сгущенкой и болтали, а потом Марк уткнулся в телефон, Света с Катей заговорили об экзаменах, а я стала объяснять Пете, чем отличается съемка на пленочный фотоаппарат от съемки на современный.
– А еще, смотри, – я достала из сумки «Смену», – у меня пленочный фотоаппарат, и я смотрю вот в эту дырочку, когда фоткаю, видишь? – Петя кивнул, прикладывая «Смену» к глазу. Боковым зрением я заметила, что Марку тоже стало интересно и он посмотрел на нас. – Во время съемки я вижу мир иначе, не через объектив, как в телефоне или на современных зеркальных фотиках. То есть вдвойне сюрприз, что получится.
– Или ничего, – вставил Марк.
Я недовольно посмотрела на него. Мое отношение к Марку постоянно металось от дружелюбного уважения до раздражения.
– А что? Пленку же легко испортить, – добавил он.
Тут я посмотрела на часы и спохватилась:
– Так, ребята, всем пока, я убегаю.
– Ты куда? – спросил Петя.
– На занятие с Дмитрием Николаевичем.
– Оно же у тебя по субботам.
– Да, но в девять утра людей на улице не очень много, а я должна сделать портреты незнакомцев. Помнишь, он мне давал это задание, но я схалявила и
