Рене Депестр - Аллилуйя женщине-цветку

Прослушав, она сказала:

— Твой лорд дико взревновал, а твоя привлекательность гаитянского махо беспредельна. Поздравляю!

— Не до шуток, Лида. Мы имеем дело с опасным денди.

— Это ясно. Он хочет с тобой порезвиться.

— Я ему покажу!

— Не показывай. А лучше скажи ему, когда придешь на свидание, то, что ты мне однажды рассказал: в день твоего рождения семнадцатилетняя богиня вуду откусила тебе яичко.

— Он способен повстречаться с тобой и жестоко отомстить, даже ударить!

— О-о-о, громы и молнии этого ревнивого Зевса меня не пугают. Дам отпор. Слушай, когда повидаешься с ним, приходи в Международный дом. Посидим, поедим.

— Ладно, приглашаю тебя в Сен-Жермен-де-Пре. До вечера, солнышко мое!

В понедельник я весь день усердно занимался, как прилежнейший студент. Даже не забегал перекусить. Но одна мысль не выходила из головы: впервые в моей вольной жизни я натолкнулся на поползновения со стороны существа одного со мной пола. Меня тянули в бездну гомосексуализма.

В Жакмеле, во времена моего детства, я был вполне доброжелателен к одной парочке: уважаемый господин Поль и его дружок Ти-Джордж. В этом маленьком городе их почти официально признавали за супружескую пару. Никто, даже моя бабушка с ее высокими и жесткими принципами, не удивлялся, видя, как они рядышком сидят в церкви и перебирают четки или в святую неделю помогают двумя своими сопрано песнопению отца Наэло.

В ателье моего дяди Титона портные, которые всегда любезничали с хорошенькими посетительницами или просто обменивались игривыми репликами с проходящими по тротуару девушками, в таком же духе встречали и господина Поля с его любовником Ти-Джорджем. Не раз я бывал слушателем их шуток и прибауток.

— Милый Поль, — говорил закройщик Того, — из тебя слова не вытянешь. Как ты провел субботу? — Тот молчал, разглядывая собственные ногти, слегка наманикюренные. Закройщик не унимался: — Ну же, Поль! Без твоего щебетанья как-то неуютно на улице. Скажи что-нибудь, даже соври, и то будет лучше твоего гробового молчания!

Поль продолжал разглядывать все десять своих лакированных пальчиков с улыбкой Джоконды на губах, тоже слегка напомаженных.

Другой портной — кажется, его звали Мустоном Дакостой, и он тоже не отличался говорливостью, — не выдерживал и, в свою очередь, принимался терзать другого напарника по любви:

— Ти-Джордж, раскрой секрет, что стряслось с твоей Полеттой?

— Раз в месяц он всегда такой, тише камня в сахарской пустыне, — отвечал тот. Потом сам же обращался к своей «подружке»:

— Попо, дорогая, что тебя печалит?

— Да я на всех на них клал и буду класть! — взрывался Попо.

— Да что с тобой в конце концов? — вступал в разговор Ти-Жером Моро. — Сильно задолжал кому-нибудь?

— Головка болит? До мозоли ножки натерла? Говори же, дитя борделя! — присоединялся к общему концерту Милор Лафалез.

— Висельники! — огрызался Поль. — У меня в этот месяц тяжело и с болями прошли месячные!

Ателье взрывалось от гогота. Даже дядюшку Титона, восседавшего за столом мастера-закройщика, покидала серьезность хирурга, занятого сложной операцией. А из глубины дома своевременно приходил мне на помощь голос бабушки:

— Ти-Фан, господин Стефан, сейчас же поднимайся в свою комнату!

На лестнице она драла меня за уши.

— Дрянной мальчишка! В последний раз тебя предупреждаю: как только в ателье появляется этот сквернословник Ти-Джордж, ты должен немедленно уходить оттуда!

Спустя годы я так и увез с собой в Париж мое детское, совсем не злобное отношение к гомосексуалистам. В моих глазах они оставались сектой весельчаков, послушать которых было одно удовольствие. Что же касается моих вполне зрелых эротических склонностей — Лида о них знала кое-что, — то мне привили их очень рано молодые женские зубки, отгрызшие мне мою нравственную пуповину.

С пятнадцати лет мой голубчик между ног, имея сто тридцать девять миллиметров длины, хотя это и не такой феномен, чтобы показывать на ярмарках, обладал чувствительностью барометра, живо реагируя на представительниц слабого пола. Все происходило на естественной почве, как свидетельствуют хотя бы следующие четыре случая:

1. В Жакмеле, когда мне как раз стукнуло пятнадцать, достаточно было роскошной Жанине Левизон пройти мимо с кувшином у бедра, у меня из-под живота поднимался такой человечище, который стоил двоих-троих просто человеков.

2. Оба колеса моей пушки ныли и ломили весь день и последующую ночь, когда я видел, как моя восхитительная кузина Алина толчет на внутреннем дворике кукурузу к обеду.

3. Когда наши соседки, мясистые сестрички-близнецы Филисбур били ради забавы в четыре руки в карнавальный барабан, все во мне изнемогало, как после целой серии фонтанчиков оргазма.

4. Однажды на речке Госселине я увидел купающуюся негритянку, блистательно голую. Эта чистая монета так ослепила меня, что мне показалось, что я уже обрюхатил ее на расстоянии.

Имея столь славное прошлое, я вовсе не собирался ориентировать задней подсветкой путь в ночи другому самцу. Я абсолютно не мыслил себя кружащимся в вальсе с Уильямом Фаулером или проскальзывающим к нему в постель ради того, чтобы проводить геологические изыскания в незнакомой местности.

Слава Богу, груди Лиды были парой астрономических труб, через которые можно было видеть девятое небо. А когда мы принимались за нашу чудесную стряпню, я утопал в ней, как в сладком слоеном тесте.

Сравнения и метафоры не ахти какие. Но они, перед рандеву с Биллом, усмиряли мое жгучее нетерпение как можно скорее строго и сурово выяснить отношения с ним.

Часов в пять вечера я спокойно прошагал сотню метров, разделявшую наши два общежития в городке. Приход весны накануне не был обманом: пошли в рост будущие цветы на клумбах. У «греческого храма» я постучался в окошко консьержки.

— Добрый день, мадам. В каком номере живет господин Фаулер?

— 309, в конце коридора налево.

Она взглянула на щиток с ключами.

— Да, он у себя. Должно быть, он вас ждет, — добавила она с двусмысленной, как мне показалось, улыбкой.

Она в курсе его нравов, пронеслось у меня в голове.

Коротким и четким стуком я постучал в дверь американского студента. Он тотчас открыл, и от него пахнуло туалетной водой не совсем мужского букета.

— Как мило, что ты пришел! Ты такой нарядный! — восклицал он.

— Мы с Лидой идем сегодня вечером в одно очень приличное заведение.

На мне был выходной костюм: я собирался пригласить ее в какой-нибудь из лучших ресторанов в Сен-Жермен-де-Пре.