Елена Рождественская - Таинственный образ

— Так это рядом, — усмехнулся детина. — Вмиг доскачем.

— Скорее! — умоляюще простонал Роман.

— Да куда ж вы барин так торопитесь?

— В рабство! — прохрипел Шварц.

Кучер щелкнул кнутом. Кто их разберет, этих бар? От скуки чего только не начудят. Эко дело — в рабство. Пари у них, что ли, какое? Вон бедняга как стонет, видно проиграл.

— Проигрался, барин? — участливо спросил возница.

— Я не могу проиграть! Это же дело жизни и смерти!

Роман снова застонал. Он должен успеть! И тогда… Волосы зашевелились у него на голове. Тогда он станет товаром вместо Саши. И его продадут на галеры. Он станет рабом на всю жизнь. Известно, что с галер уходят только в мешке в море. Когда раб умрет, а точнее, сдохнет, от голода и непосильной работы.

Предательская мыслишка проскользнула в голову Романа. А ну как повернуть назад? К чему умирать-то? Это ж больно и страшно до ужаса. Шварц обхватил руками голову, словно хотел запихнуть проклятую мыслишку поглубже, чтоб не высовывалась, и гаркнул:

— Гони, скорей!

В указанный дом Роман влетел, уже мало соображая. Отпихнул одетого на английский манер дворецкого:

— Где мадемуазель Локтева? Мне написали, что она у вас!

Дворецкий, холеный и надутый, словно павлин, не издал ни звука, а только взмахнул колокольчиком. На трель выскочил лакей. И кланяясь, отчеканил:

— Прошу за мной!

Роман было ринулся рысью, но лакей шел медленно, и, шагая за ним, Роман начинал потихоньку приходить в себя. Он даже заметил, что попал в особняк весьма богатый: на полу кругом ковры, на стенах резные панели из светлой сосны. Чуть не через каждый шаг на стенах прикреплены золотые подсвечники — это надо же в коридорах столько свечей жечь! Вот как, оказывается, живут работорговцы — сразу видно, дело прибыльное.

Лакей распахнул резные дубовые двери и провозгласил:

— Барон Шварцвальд!

Значит, хозяевам все известно о Романе. Ну да какая разница. Только бы Саша была жива!

И Шварц шагнул в комнату. Это была самая богатая комната из тех, что Роман видел в жизни. Стены ее были украшены льежскими старинными гобеленами со сценами охоты. Потолок расписан под Тьеполо, а может, и самим великим художником. Мебель красного и черного дерева стиля помпадур.

— Явились, барон! — проговорил голос, доносящийся из-за шелковой китайской ширмы. Человек, занимающийся столь позорным ремеслом, ясно не хотел, чтобы кто-то видел его лицо.

— Да! — только и сумел ответить барон.

— Готовы пойти в рабство?

— Готов! Отпустите Сашу!

— Неужто готов на галерные работы? На всю жизнь? Тяжела жизнь-то будет!

— Я согласен!

— Он согласен! — раздался смешок. — Ну что ж, коли согласен, становись рабом. На колени!

Роман сжал кулаки:

— Я встану. Только отпустите Сашу!

— Изволь, голубчик! — Теперь уже в голос захохотали из-за ширмы.

Потом из-за ширмы появилась рука и выпихнула… Сашу.

— Роман! — кинулась к Шварцу девушка. — Не бойся, милый, это была шутка.

И тут из-за ширмы показался… граф Воронцов собственной персоной. Ужасно довольный шуткой и хохотавший от души:

— Становись на колени, как обещал! Целуй ручку у нареченной! Обещай, что всю жизнь пробудешь у нее в рабстве. Семейная жизнь, милок, это потяжелее галер!

Роман судорожно вздохнул, кинулся перед Сашей на колени и прижался к ее теплым юбкам. Вздохнул еще раз, и снова прижался. Оторваться он был не в силах — боялся, что потеряет сознание.

Словно через пелену слышал, как Саша, обнимая его, пеняет графу:

— Не хорошая шутка вышла. От такой и сам богатырь Добрыня в замешательство придет.

— Ничего! Шварцы крепкой породы. Зато теперь мы знаем точно, что он тебя любит. Собой готов пожертвовать. А то вчера я в сомнение впал. Невестой тебя называл, а весь ужин Надькиным капризам потакал.

— Да при чем тут ваша Надька! — вскочил Роман. — Не осталось у меня к ней никаких чувств. Она красива, спору нет, да все равно что прелестная болонка. Вы станете собачку гладить, но сможете ли полюбить безоглядно? Конечно, когда я ее рисовал…

— Да не ее ты рисовал, Ромка! — перебил граф. — У девушки на портрете — улыбка ангельская, глаза добрые. Как она на зрителей-то смотрит! Я когда Надежду увидал, тоже в первый миг ахнул — вот душа добрая. Но через две минуты понял — не она на картине. Не эта злая капризная эгоистка там изображена. И как это ты ухитрился столь ее облагородить!

— И сам не пойму, — растерянно ответил Шварц.

— А я понял. Как только Сашу твою увидел — и понял. Она — ангел с портрета!

— Какой же я ангел! — смутилась девушка. — Просто похожа. Родня мы с Наденькой, хоть и дальняя.

— Но как же Саша здесь оказалась? — наконец-то сообразил поинтересоваться Роман.

— Это авантюрная история, — ответил, улыбаясь, граф. — Как в опере — несчастье от кареты. Пойдемте позавтракаем, а я все объясню. Моя карета ее сбила ночью нечаянно. Счастье, девица на снег упала.

— Да вы весь день людей сбиваете! — криво усмехнулся Роман. — Утром, когда в Красное село спешили, мой возок сбили.

— Так это ты так изящно в снег слетел? — ничуть не смущаясь, захохотал Воронцов.

— Если бы в снег! Я в лужу помоев приземлился!

И тут уже захохотали оба.

Пару недель спустя Воронцовские палаты сияли на весь московский центр. Сам граф в парадном мундире встречал гостей, только что явившихся с венчания в церкви на углу Малого Знаменского переулка у Пречистенских ворот. Церковь была домовая, потому что Саша постеснялась венчаться при большом скоплении народа. И тогда находчивый граф Воронцов попросил своего приятеля Михаила Голицына о разрешении провести церемонию в его Пречистенском дворце. Но на праздничный обед немногочисленные гости явились в Воронцовские палаты.

Еще в церкви на вопрос: отчего венчание столь скоропалительно, граф отвечал, смеясь:

— Жених испугался, что его красавицу невесту похитят да в гарем турецкого паши отдадут. Вот и поспешил.

На обеде новобрачные нехотя встретились с Перегудовыми. Наденька выглядела еще краше и вальяжнее и гордо держалась за руку мужчины в орденах. Тот был весьма немолодого возраста, вокруг него возник шепот:

— Смотрите — доктор Коновалов! Сам знаменитый Коновалов!

А Саша вспомнила, как ее отец презрительно хмыкал:

— Коновалов — он и есть коновалов!

Но дяденька Иван Никифорович и тогда почтительно отзывался:

— Пусть коновал, зато деньги гребет лопатой.

Что ж, видать — деньги к деньгам. Вот и Коновалова вспомнили да к Наденьке определили. И только Авдотья Самсоновна смотрела на нового кавалера дочери без оптимизма. В ее взгляде Саша прочла крушение надежд — Коновалову-то никакого титула вовек не видать. А значит, и Авдотье Самсоновне не стать титулованной тещей.