Элис Детли - Оазис радости

– А мне кажется, он добрый.

– Жестокость не может быть доброй, а Генри жестокий.

– Ах, детка! Быть жестоким – самое плевое дело: для этого надо просто не любить.

– Тут ты права. Он меня никогда не любил. И потом, я давно поняла: если его кто-нибудь раздражает, значит, этот человек обладает достоинствами. По-моему, он всегда завидовал моему таланту.

Лавиния неплохо относилась к зятю и старалась избегать обсуждения черт его характера. Поэтому она переключилась на другое.

– А что та женщина?

Маргарет пожала плечами.

– Умненькая, нахватанная...

– Талантов, стало быть, у нее никаких...

– По-моему, никаких. Правда, она, как и Генри, домовитая. Знаешь, я пришла к выводу, что эта его секретарша весьма напоминает покойную миссис Рассел.

– Вот видишь! Я всегда говорила, что каждый мужчина хранит в душе образ матери и старается найти спутницу жизни, похожую на нее.

– Может быть, может быть... А я человек, как говорится, не однодомный, я человек коммуникабельный. Дай Бог им счастья. Кажется, Генри нашел ту, которая ему под стать. Тихая заводь, и все такое.

– Маргарет, дорогая, я, как тебе известно, не поклонница страстных романов и скоропалительных браков...

– Тогда объясни, каким образом ты выскочила замуж за отца в девятнадцать лет? – оборвала ее Маргарет.

– Окрутил... Но давай об этом не будем. Твой отец – бабник, каких поискать, гуляка и кутила. Семья для него ничего не значила. А ведь Генри семьянин. Разве не так?

– Так! Но если, как ты любишь повторять, жизнь в браке это совместное творчество, то Генри только себя считает творцом, всех же остальных – ремесленниками, а я, как оказалось, этого не переношу.

– А я, что ни говори, за поздние браки. У них есть свои преимущества: не хватит сил и времени на развод, который укорачивает жизнь.

– А искусство на что? Это сильнодействующий исцелитель...

– Кстати, Тони просил замолвить за него словечко. Собираются ставить его новую пьесу, и он хочет, чтобы ты была оформителем.

– Ну вот, видишь!

– Маргарет, извини, что я вмешиваюсь, но как ты собираешься строить семейную жизнь с Эрвином? Он постоянно в разъездах, ты с головой в своих проектах. Это же немыслимо, я имею в виду перегрузки...

Маргарет усмехнулась.

– Он утверждает, что мы с ним по характеру – стрижи...

– То есть? – не поняла Лавиния.

– Стриж не взлетает, если ветер дует в хвост, только если в грудь.

– Сильно сказано, даже очень!

– И еще он любит повторять, что тайна всех человеческих несчастий в том, что у людей слишком много досуга для того, чтобы предаваться размышлениям, счастливы они или нет.

– Целиком и полностью согласна! И даже Черчилль, помнится, говаривал, что он слишком занят, чтобы иметь время для беспокойства. Знаешь, с другой стороны, даже неплохо, что твой Эрвин постоянно в разъездах. Ведь самые любимые женщины те, кого возлюбленные видят редко. Великий Байрон, между прочим, сказал: «Неужели вы думаете, что если бы Лаура была женой Петрарки, он стал бы писать всю жизнь сонеты?». Хорошо, правда?

– Хорошо, но я на пределе. Извини, пойду отдохну! Вечером поговорим.

– Подожди, сейчас подадут твое любимое какао. – Лавиния нажала кнопку звонка.

– Ей-богу, это смешно, но я обожаю какао, – усмехнулась Маргарет. – Наверное, потому что оно всякий раз возвращает меня в детство. А ведь сейчас его редко кто пьет.

– Все дело в том, как приготовить! – Лавиния никогда не отказывала себе в удовольствии блеснуть умением вести хозяйство. – Никак нельзя допустить, чтобы молоко закипало, а то будет пенка.

Когда Маргарет проснулась в своей спальне – небольшой, но премилой комнате – на кровати под цветастым розово-зеленым балдахином, солнце било прямо в глаза. За окном легкий ветерок чуть шевелил ветви деревьев, сквозь узорчатую листву просеивался золотистый свет.

– Что ж, пора закругляться! – произнесла она вслух. – У нас с тобой, мой милый Генри, климат был не тот.

Маргарет считала, что любовь – как погода на море. Только что был шторм, и вот уже штиль.

– У нас была страсть – явление кратковременное...

Она задумалась. Верно говорят, что чем дальше уходит дорога жизни, тем с большим удивлением двое, идущие рядом, вспоминают начало пути. Бывают, конечно, исключения, но общего закона они не опровергают.

12

Генри не позвонил в четверг, как обещал, не позвонил и в пятницу. Целых два дня Шейла убеждала себя, что иного и не ожидала. Генри, конечно, очень занят, и Одри, безусловно, требует внимания, но ведь он, черт бы его побрал, обещал!

Шейла терялась в догадках.

Может, что-то случилось за время ее отсутствия? Неужели Маргарет надумала забрать Одри с собой? Не исключено... Как-никак она мать! Но если, судя по словам Генри, она примчалась в Лондон из далекой Новой Зеландии на крыльях ревности, тогда вполне допустимо бурное объяснение между супругами, закончившееся примирением. Резонно? Да. Логично? Не совсем...

Шейла была готова встретить не моргнув глазом любое известие – за годы жизни, не баловавшей ее приятными сюрпризами, она научилась держать удар. Она считала, что правда, какая бы ни была, все-таки лучше, чем неизвестность.

Утром в субботу Шейла уже не находила себе места.

Может быть, самой позвонить ему? Мол, только что вернулась, как дела, то да се... Вечером курсы итальянского, надо позаниматься. А вдруг Генри подумает, будто я и дня без него прожить не могу? Не успела в дом войти, и, пожалуйста, вот она я!

Как известно, природа заложила в женскую душу неистребимую надежду на лучшее, которая – увы! – довольно часто перерастает в склонность к самообману.

Неужели трудно набрать номер? Даже если заболел... Но не при смерти же он! Похоже, Стефани права...

А ведь целовал, милой называл...

Усилием воли Шейла заставила себя открыть учебник итальянского языка. Может, все-таки позвонить Генри? А вдруг он ждет моего звонка? Она задумалась. Не дождется...

Шейла почти физически ощутила, как в ней набирает силу решение, что делать и на чем стоять вопреки чему бы то ни было, и как уходит, освобождая ее и снимая все сомнения, то расслабляющее и лишающее твердости раскисание, которое пришло в ее жизнь вместе с Генри.

Чувство собственного достоинства – это главное. И ни о чем не жалеть! Ломать и подстраивать себя под Генри она не собирается. Между прочим, если плод разделенной любви – дети, то плод неразделенной – сплошное унижение. Она не привыкла унижаться.

Шейла сварила кофе покрепче. Отпивая по глоточку, стала заучивать отрывок из «Канцоньере» Петрарки.

Она довольно бегло говорила по-итальянски. В нужный момент память подбрасывала необходимые речевые обороты, и Шейла мгновенно, без всякого внутреннего проговаривания, озвучивала их, вставляя в любой, независимо от контекста, разговор.