Барбара Ханней - Парижское счастье

— Нет, что ты, ты вовсе не лезешь, куда не следует. Просто дело в том, что… — Она вздохнула. — Просто дело в том, что у меня нет семьи в нормальном понимании.

— А, понятно, — от мягкой улыбки в уголках его глаз появились лучики морщинок. — Значит, даже не намекнешь, на какой планете они поселились?

Камиль засмеялась.

— Ладно. Уговорил. Семья у меня маленькая: мои родители и я. И все мы разбросаны по миру на максимальном удалении друг от друга. Я единственная живу в Сиднее. Мама обитает в Токио, а папа в Париже, я думаю.

— Думаешь? То есть ты не уверена? — Джонно не мог скрыть удивления.

— Ну, обычно папа живет в Париже. Но вот в последний раз он звонил мне из шато где-то на берегу Луары. Он присматривает за домом.

— Ух ты! По сравнению с этим присматривать за детьми сущий пустяк.

— Звучит претенциозно, да? — Девушка усмехнулась. — Просто папа следит за чьим-то домом. Кажется, он принадлежит его другу. Хореографу или композитору. Забыла. В любом случае, это было полгода назад. Полагаю, он уже вернулся в Париж.

Официант принес шампанское и бокалы, с некоторой театральностью выстрелил в потолок пробкой из бутылки и разлил игристое.

— Твое здоровье! — Джонно звякнул своим бокалом о бокал Камиль.

Их взгляды встретились, и ей вспомнилась прошлая ночь, когда он так страстно и в то же время нежно ласкал ее. От одной этой мысли по ее телу разлилось томительное тепло, словно она уже выпила шампанского.

— Надо за что-то выпить. За что? — быстро спросила девушка.

И тут же пожалела об этом. Казалось, Джонно видел ее насквозь. Его взгляд проникал в нее. Как будто в ней был ответ. Через мгновенье он слегка тряхнул головой, поднял бокал и улыбнулся.

— Давай выпьем за подъем цен на говядину. Тогда ты получишь хороший доход от своих бычков.

— Тогда мы получим хороший доход от наших бычков, — поправила Камиль. — Не забудь, мы поделим его пополам.

— Ладно. Выпьем за наших бычков, — согласился молодой человек. Они сделали по глотку, и он продолжил: — Если серьезно, то в последнее время, боюсь, цены на говядину не слишком воодушевляют. Поэтому я пока и не продаю их. Надо выждать. Вижу, тебя не слишком волнует, сколько мы сможем заработать на пятнадцати бычках.

— Главное, чтобы мне хватило на поездку в Париж.

— Чтобы навестить отца?

— Да. Я и об отпуске договорилась сто лет назад. Надеюсь, в следующем месяце получится съездить.

— Тогда надо бы уже выставлять их на рынок, — мрачно отозвался Джонно.

Камиль сделала еще глоток шампанского. Отчего вдруг она почувствовала такую неприятную неловкость, сказав ему, что уезжает, пусть даже ненадолго?

— А твоя мама, ты говоришь, живет в Японии? — спросил он.

— Да, там. Она художественный руководитель труппы современного танца в Токио.

— Это все объясняет.

— Что объясняет?

— Почему ты кажешься… какой-то необыкновенной. Твои родители принадлежат к миру искусства.

Девушка пожала плечами и неуверенно улыбнулась.

— Ты тоже неординарная личность.

— Да уж, конечно, — ухмыльнулся он. — Лучше расскажи о своих родителях.

— Хорошо. Маму зовут Лэйн Салливан, папу — Фабрис Дэверо. В свое время оба они были балетными танцовщиками, и притом очень знаменитыми. Хотя ты, наверное, никогда о них не слышал?

— Боюсь, что так.

— Мама австралийка. Папа француз. Они танцевали вместе в разных труппах по всему миру. — Она катала между пальцами ножку бокала с шампанским. — Как виртуозно они танцевали па-де-де, как слаженно. Словно единое целое. А вот жить вместе хотя бы в подобии гармонии так и не научились. Скандалы были просто ужасные.

— Поэтому они теперь и живут порознь?

— Они окончательно расстались, когда мне было пятнадцать. Но официально развод так и не оформили.

— Для тебя это, наверное, было очень сложно и болезненно.

— Нет. — Камиль неестественно тяжело вздохнула. — Так что моя семья очень отличается от твоей, правда?

Джонно поднял бокал.

— Vive la difference[1]. Знаешь, жизнь в деревне, конечно, очень хороша, с одной стороны, но с другой — весьма и весьма монотонна. Годами не узнаешь ничего нового. У всех жизненный опыт более-менее схожий. Мы рождаемся и растем в одном месте. На несколько лет уезжаем на учебу в колледж или, если повезет, университет, а потом возвращаемся обратно. Иногда ездим за границу. Но опять же приезжаем домой и продолжаем работать. И всегда одно и то же. Однообразие. Временами скучновато, если честно. — Он усмехнулся. — Правда, вот у Гейба судьба немного другая. Он служил в эскадрилье «Черные ястребы». Но среди нас нет ни одного художественного руководителя или человека, присматривающего за домами на берегу Луары.

Камиль улыбнулась в ответ.

— В скучном однообразии есть свои плюсы. Так надежнее. Мне иногда казалось, что все проблемы во взаимоотношениях моих родителей возникали из-за того, что они постоянно колесили по миру с гастролями. В их жизни не было ничего постоянного, неизменного.

Официант принес тарелки с едой. Камиль и Джонно сосредоточились на рыбном пироге, который оба заказали. Разговор плавно перешел на чудесный концерт и дружбу Джонно с Билли.

— У него скоро выступления в Нью-Йорке, — объяснил молодой человек и задумчиво посмотрел на Камиль. — А ты ездила вместе с родителями, когда они отправлялись на гастроли?

— Да, когда была совсем маленькая, пока не поступила в пансион. Я облетела с ними весь мир, но помню только переезды из гостиницы в гостиницу.

Джонно отложил вилку и нож и покачал головой, не сводя с нее глаз.

— Все пытаюсь представить тебя девочкой. Маленькая Камиль с большими карими глазами и темными волнистыми локонами, сидящая в креслах самолетов, скучающая в безликих холлах гостиниц…

Она сжала губы и попыталась улыбнуться.

— Я была довольно бойким ребенком. Например, выучилась заказывать еду в номер, когда мне еще не было пяти лет.

— Но ты чувствовала себя одинокой?

Боже, еще как! — подумала девушка, но не стала говорить об этом.

— Я могла легко подружиться с обслугой гостиниц. Да и работники сцены были очень милы со мной. Но больше всех я любила осветителя. Иногда во время репетиций он разрешал мне сидеть в его кабинке и нажимать на выключатель.

Она откинулась на спинку стула, положив руки на колени, пристально смотрела на него и удивлялась, отчего вдруг рассказывает ему все это. Раньше Камиль ни с кем так не откровенничала. А тут вдруг выдала полный список всех своих комплексов и детских проблем почти незнакомому человеку. К чему приведет такая открытость?