Элли Крамер - Уроки любви

А потом он научился распознавать ее запах, стук ее каблучков, звон ее чашки по утрам в кухне… Неважно, что в квартире кроме них никого не было. Он узнал бы ее и в стотысячной толпе. Она была одна на всем белом свете, одна-единственная, неповторимая.

Хотел ли он ее? Мечтал ли о ней? Представлял ли в горячечных мечтах, как она лежит в его объятиях?

Нет. Никогда.

Он любил ее всем сердцем, он преклонялся перед ней, жалел ее, уважал ее, побаивался ее, обожал ее, скучал без нее, не находил себе места… Но он не смел даже в мыслях желать ее.

Она была принцесса. Он – деревенщина.

И вдруг выяснилось, что все его мысли не имеют никакого значения.

Значение имеет только то, что ее кожа светится в лунном свете, и жилка бьется на виске, а вторая на шее.

И шелк льется с плеч прямо на пол, и нагота обжигает глаза, словно вспышка сверхновой звезды, и ты уже не можешь дышать, потому что дышать – значит не целовать ее, а вот как раз этого и нельзя…

Она никогда не знала, что сердце может биться во всем теле сразу. В голове, в груди, в животе, в коленях, на кончиках пальцев.

Она где-то читала, что максимальный пульс не может превышать трехсот ударов, иначе сердце разорвется и человек умрет. Ее собственный пульс зашкаливал за тысячу.

Его пальцы обжигали, и кровь становилась лавой… И вот горит, горит в груди счастье, растворяется тело, превращается в один ликующий стон, и растекается в жестких, прекрасных руках мужчины озером искрящегося пламени, а потом улетает в небеса…

Шелк дерюгой царапает плечи, соски напрягаются от боли, и она сама сердито стряхивает проклятое тряпье с плеч… Это – преграда между ними, и ее не должно быть!

Даже если миру придет в голову именно сегодня взорваться на тысячу тысяч осколков, даже если Мировой океан решит поменяться с сушей местами, это все не будет иметь никакого значения, потому что жесткие пальцы ласкают ее кожу, губы пьют ее дыхание, кровь зовет кровь, и тела сливаются, словно реки, в один бушующий поток желания и страсти.

Они искали истину. Осторожно и отчаянно, торопливо и неспешно, умело и бестолково, до боли легко и с таким трудом…

Они искали друг друга, потому что вокруг была тьма, сияющая тысячами солнц, и невозможно было разомкнуть руки и губы, чтобы не потеряться, не разлучиться ненароком в вихре нового мироздания, небрежно творящегося у них на глазах. А глаза были закрыты, чтобы не ослепнуть от счастья, бесконечного, жгучего, пряного счастья, затопившего их обоих, захлестнувшего и увлекшего в водоворот, вознесшего на вершину и швырнувшего в бездонную и оттого совершенно нестрашную пропасть…

И нежная тьма вынесла их на невидимый берег, тихо отхлынула, погладив на прощание обнаженные и пылающие тела, превратилась в бархатный полог, усеянный бриллиантами звезд, и прикрыла их от всего мира…

Вивиана не открывала глаза, потому что боялась. Ей всю ночь снились слишком хорошие сны, чтобы от этого можно было так запросто отказаться. Она проснулась на груди Шейна, и его тяжеленные ручищи обнимали ее всю целиком, но не сдавливали, а словно баюкали, хотя сам Шейн крепко спал.

Вивиана замурлыкала от счастья и уткнулась носом ему в подмышку. Спутанные волосы девушки рассыпались по груди Шейна, и он улыбнулся, не открывая глаз. Он тоже не хотел расставаться с этой ночью.

Они лежали так тысячу лет – а может, пару секунд, а потом руки Шейна внезапно стали тяжелыми и горячими, а ее тело – странно податливым и нечеловечески гибким.

И все повторилось заново, и было прекраснее в сто тысяч раз, потому что сентябрьское золотое солнце било в окна, и Шейн с Вивианой уже не жмурились, а, наоборот, не сводили друг с друга глаз.

Потом они скатились, смеясь, с постели, побарахтались на полу, и мистер Джейд осторожно просунул голову в дверь и с интересом на них смотрел, а Вивиана засмущалась, и Шейн погрозил Джейду подушкой, ну а Джейд – волшебная собака – совершенно явственно ухмыльнулся им и степенно удалился в кухню.

Шейн отнес хохочущую и растрепанную Вивиану в душ, и полчаса они просто целовались под льющейся водой. Потом пили кофе в кухне и ели земляничный джем прямо из банки одной ложкой, потом одевались и снова целовались, потом пошли гулять с Джейдом и держались при этом за руки, не отпуская их ни на секунду.

Оба чувствовали одно и то же, поэтому говорить об этом было необязательно. Половинки, носившиеся по миру, стали одним целым. Все теоремы мира были решены, все конфликты исчерпаны.

Наступило счастье, такое безоблачное и бесконечное, что оба, и Шейн, и Вивиана, не ходили, а летали по воздуху, и вокруг них клубилась радуга их любви. Люди на улицах улыбались, видя, как маленькая золотоволосая девушка и широкоплечий сероглазый парень проплывают над влажной от дождя мостовой, не замечая никого и ничего.

Но улыбались отнюдь не все.

Сентябрь летел к концу. Шейн уже не каждый день ездил к Колину Фарреллу в контору, у него появился свой собственный офис в одном из роскошных административных зданий «Олшот Ойл Индастри». Теперь молодой человек в полную силу занимался делами благотворительного фонда, а Колин Фаррелл каждый вечер отчитывался перед Марго Олшот, которая упорно не желала звонить внучке, но живо интересовалась всеми подробностями ее жизни.

Шейн нехотя согласился с тем, что надо вести обычную жизнь делового человека, начал встречаться с нужными людьми, вести переговоры и ходить на деловые ланчи с партнерами по бизнесу. Он был бы рад брать на эти встречи и Вивиану – не потому, что был не уверен в себе, а потому, что просто не мог с ней расстаться, – но Колин Фаррелл тактично и твердо заявил, что это только помешает нормальной работе.

Сам Фаррелл откровенно гордился своим учеником, но Шейн все чаще выглядел задумчивым и хмурым. Он не жаловался, он вообще почти не говорил с Вивианой о делах, однако суровая складка между густыми бровями становилась все глубже.

На депозит Вивианы поступила очередная сумма, однако, девушка почти не обратила на это внимания. Она даже не вспоминала о своих смешных июньских переживаниях по поводу денег. Вся ее жизнь заключалась отныне в Шейне Кримсоне. Она провожала его по утрам, закрывала за ним дверь и немедленно принималась ждать его обратно.

Однажды Шейн заехал к Жозефу в салон. Знаменитый визажист кокетливо закатил глаза при виде сероглазого гиганта, но, едва закрылась дверь в его кабинет, немедленно превратился в нормального человека. Он проницательно взглянул на Шейна и поинтересовался:

– Что-то не так, ковбой? У тебя не получается бизнес? Или прекрасная Вивиана охладела к твоему скромному обаянию?

– Не смейся, Джузеппе. Мне совсем не до смеха.