Серж Жонкур - Сколько раз приходит любовь

Моя рука дрожала

Конечно, после нашего развода мы почти не виделись, но все же я заходил к ней раз в два месяца на ужин вдвоем, так мы договорились. И вот однажды вечером, когда я пришел навестить ее в ее теперешней жизни, в ее нарядной квартирке, она заметила эту новость, эту жестокую странность — моя правая рука дрожала над тарелкой.

— Послушай!

— Что такое?

В тот момент она больше ничего не сказала, взволнованно села, уставившись на мою руку, как на непрошеную гостью. Я сам не мог прийти в себя. До сих пор я не замечал этих небольших конвульсий, не видел или не хотел видеть, что одно и то же.

Да нет, я действительно не замечал и ничего не чувствовал.

Абсолютно ничего.

— Скажите, доктор, что вы об этом думаете?

— Знаете, в вашем возрасте…

— Что, извините?

— Если сказать проще, после шестидесяти лет могут появляться первые проявления болезни.

Через неделю мы снова сидим у этого врача, она и я, она настояла на том, чтобы пойти вместе, спутница моей жизни, с которой мы, однако, развелись год назад. Но сейчас мы оба здесь, примиренные, пытаемся что-то уловить во взгляде врача, потому что он говорит осторожно, мы это чувствуем, он не хочет нас пугать, он старается вселить уверенность, это даже трогательно. Странно, пока мы ждали в приемной, моя рука не дрожала, и жена почти успокоилась — увидела в этом ремиссию. Но уже в начале консультации невролог произнес роковые слова, название болезни прозвучало как решение судьбы, и сразу же, не знаю почему, моя рука стала еще более неуправляемой, чем раньше. Правда, то, что он сказал, было жестоким. Даже если лечение в первое время поможет, снимет в какой-то мере симптомы, вылечиться совсем нельзя, надо признать, он был откровенен, этот врач, да я и сам его об этом попросил. Первая задача — сдержать дрожание, справиться с ним, но об остальном нечего и мечтать, как раньше уже никогда не будет, таков закон жизни, время проходит, бесполезно этому противиться.

Надо лечиться, регулярно приходить к врачу, чтобы он видел, как я переношу все эти новые лекарства. Он говорил нам обо мне, как говорят о ребенке, которого ждут, который должен появиться через несколько месяцев, о том, каких новых забот он потребует. У нас с ней двое детей, но теперь, по прошествии времени, их как будто и нет, или их так мало, или они так далеко, так безучастны, не считая, правда, того, которого мы потеряли, но это совсем другая история, и был другой врач, с тем же старанием во взгляде, с тем же тактом, он тоже хотел нам все объяснить.

В результате мы оба сидим перед врачом, с ним нас трое, и мы, все трое, ведем этот разговор, хотя мы отдали бы все, чтобы его, этого разговора, вообще не было. Мы повторяем одно и то же, как будто это может что-то исправить, цепляемся за слова, в наши дни фармакология так развивается, но все же пока еще от этой болезни не излечиваются. Мы слушаем его, но надо признать, что мы оглушены, растеряны перед новой жизнью, которая меня ждет, как только кончится консультация. Момент истины врача, апофеоз — это когда он говорит нам в виде утешения, как бы сообщая, что не было бы счастья, да несчастье помогло, как хорошо, что в такой ситуации нас двое, потому что, когда речь идет о дегенеративных заболеваниях, как мое, нельзя быть одному, одному не справиться.

Я чувствую ее рядом, она, как и я, мы не поворачиваем головы, не смотрим друг на друга. Мы не видим друг друга, но чувствуем, как этот монолог проникает в нас. Врач опять пускается в объяснения, говорит о результатах обследований, тщательно анализирует все снимки внутренностей моего существа, он даже удовлетворен тем, что все так хорошо понял, так хорошо объясняет, хотя и старается не испугать. Он говорит о моем мозге как о другом существе, очень хрупком, как о зародыше, который мы должны хранить. Он говорит о моем мозге так, как тридцать пять лет назад мы говорили о том младенце, который должен был родиться, о нашем первенце… Тогда тоже возникало много вопросов, прежде всего — сумеем ли мы хорошо заботиться о нем, и вместе с тем мы пытались хотя бы отдаленно представить себе, как изменится наша жизнь, — это одновременно и волнующе и немного страшно… В общем, все те вопросы, которые задают себе молодые родители.

В итоге — решение есть, фармакология действительно движется вперед и предлагает новые лекарства, но надо найти подходящие для вас, чтобы их можно было переносить, потому что все же имеются побочные действия, к тому же все эти препараты немного угнетают.

— Если я правильно понял, лечиться надо всю жизнь?

— Всю жизнь.

— А какие прогнозы на будущее?

— Если говорить о будущем, при настоящем положении дел, что касается лично вас, скажем… самое главное — это уход, чтобы о вас заботились.

Через окно проникает шум с улицы, проезжают машины. Люди куда-то спешат. Сегодня пятница. Вот проезжает автобус, везет уставших после работы людей. Ну и бог с ними. Лечиться до конца жизни — это значит жить благодаря лечению, это значит жить, все время ожидая появления новых симптомов, новой зоны дрожания — вот начинает дрожать палец, вот сильнее рука, вот появились трудности при ходьбе или когда встаешь, — это значит постоянно оценивать свое тело, сравнивать, как оно вело себя еще вчера. Плохо держишь равновесие? — ну что же, может, на это есть другие причины, может, это из-за лекарств, да, конечно, и дрожание из-за лекарств, и головокружение — все из-за лекарств. Последнее проявление гордости в болезни — это когда начинаешь обвинять не само тело, а лечение, это попытка сохранить видимость, хотя бы для себя самого, что, по сути, ничего страшного и что без лечения все будет нормально… А через два дня снова погружаться в страх, спотыкаться на лестнице, все подвергать сомнению, терять надежду, панически бояться ухудшения, отмечать, что уже трудно концентрироваться при чтении, трудно следить за разговором, что не можешь написать букву в клеточке кроссворда. Дегенеративное заболевание — это значит жить, постоянно прислушиваясь к себе, жить как бы вне себя, наблюдать за собой со стороны, постоянно быть начеку. Все это как-то абстрактно вписывается в будущее, и приходит мысль, долго пробивавшая себе дорогу, приходит понимание, что просто жить — это высший дар. Про будущее знаешь, что еще поживешь, конечно, но с полным осознанием того, что с тобой происходит, даже если каждые две секунды это будет тебя изумлять.

Я положил руку на красивый подлокотник, и вот теперь так странно чувствовать и видеть свою руку — она как бы вне меня, она дрожит, вовлекая немного и запястье. Едва я протягиваю руку так, как меня об этом коварно просит доктор, все понеслось, я ничего не могу сделать, напрасно я концентрируюсь, уговариваю себя, напрасно закусываю нижнюю губу, пытаясь что-то контролировать в себе, — мне не удается, я не могу успокоить эту руку, охваченную страхом, руку, готовую повлечь за собой все тело, захватить все. Поэтому мы здесь все трое — моя рука, моя жена и я, так же, как это было тридцать лет назад, когда заболел Тео.