Джеми Дентон - Врата рая

Он протянул ей стакан с безалкогольным напитком.

– Жить будешь?

– Да буду, наверно. – Эмили отпила глоток и улыбнулась. – А знаешь, пожалуй, я смогу использовать приключение с опасным букетом в рекламе болеутолителя.

Дрю взял ее за руку и повел из кухни в гостиную. Разместившись на диване, обитом черной итальянской кожей, он включил стереосистему. Зазвучал легкий джаз. Лампа на столе бросала ненавязчивый маслянисто-желтый свет, добавляя атмосфере сексуальности.

Эмили свернулась на диване рядом с ним. А к этому можно притерпеться, подумал Дрю. Вообще, каково это – каждый день приходить домой, и тебя ждет одна и та же женщина?

Эту идею он отверг. Глупости какие приходят в голову из-за этих свадеб! Допустим, Кэйл решил податься в женатики, а при чем тут он?

– Так как называлась твоя дизайнерская фирма? «Пусто, голо и нет ничего»? – Эмили подобрала под себя ноги и положила голову ему на плечо.

Дрю обнял девушку и оглядел комнату.

– Неужели так плохо?

– Да, так плохо.

Ну допустим, его квартира действительно смотрится нежилой в сравнении с уютным домом ее бабушки. Но не так уж она нехороша. Гостиная, обеденный уголок и кухня соединены широкими проемами, высокие потолки закрыты пластинами мореного дуба. Ряд окон, выходящих на восток, дает много света, а вечером – роскошный вид на город, расстилающийся внизу.

– Здесь свободно, – сказал он. – Почему тебе не нравится?

Вот чего Дрю не признавал – это считаться с чьим-то мнением о его жилье. Но то, что думала о нем Эмили Дуган, неожиданно стало важным.

– Квартирка хорошая, – ответила она, – но на твоем месте я бы обязательно добавила несколько ярких пятен. Может, всю эту черную мебель выкидывать не стоит, но столики из металла и стекла – лишние, и можно улучшить вид какими-нибудь личными вещами, а то не похоже, что тут вообще кто-то живет.

Возможно, она права, подумал Дрю. У Кэйла и Бена дома висели фотографии родственников, а он не придумал ничего лучшего, как повесить абстрактную гравюру над каминной полкой из черного с серым мрамора. Гостиную Кэйла и Аманды заполняли книги, а в последнее время журналы для новобрачных и брошюры туристских агентств. А вскоре, чего доброго, добавятся издания на тему ухода за ребенком и детские книжки-раскраски. Прозрачную поверхность его коктейльного столика не затемняло ничего.

Черные торшеры кованого железа с простыми белыми абажурами нацеливали свет на подобранные в унисон придиванные столики. Воображение Дрю нарисовало, как Эмили убирает с них кучу игрушечных автомобильчиков и недоеденное печенье. В столовой под лампой, движущейся по круговому черному рельсу, не было ничего, кроме стульев и опять-таки стеклянного стола, со столь же пустой поверхностью. Женские руки поставят на него глиняную вазу с фруктами.

Скучная обстановка никогда Дрю не мешала. Простые, чистые линии, никакого хаоса, ничего лишнего. Разве не так?

Но это не помогло. Все равно представлялось, как кто-то, очень похожий на Эмили, преобразует это бесцветное пространство и наполняет его смехом, яркими красками и невообразимым беспорядком.

А Эмили тем временем поставила стакан на боковой столик позади себя, взяла напиток у Дрю и поместила его стакан рядом.

– Не хочу разговаривать об украшении жилища. – Она приподнялась на колени, поддернула юбку, чтобы не мешала, и уселась верхом на колени Дрю. – Вообще ни о чем не хочу разговаривать.

В ее глазах замерцал задорный огонек, заставив его сердце забиться быстрей. Уголки губ приподнялись в улыбке, говорящей о намерении, которому он не собирался противостоять. Уже дважды Дрю пресекал любовный акт, но сегодня их ничто не остановит.

– Чего ты хочешь? – спросил он, хотя разве что мертвый не понял бы ее намерений. Он мучительно хотел ее с того самого дня, когда они впервые увидели друг друга на ступенях дома ее бабушки.

– Наслаждения. – Одну за другой она расстегивала пуговицы на его рубашке, отстраняя мешающую ткань.

– Наслаждаться – хорошо.

Ее руки гладили его тело, разжигали желание. Он поддержал ладонью ее затылок, наклонил голову и ответил на это требование, своим, еще более страстным.

Дрю совсем не так представлял их первое настоящее любовное свидание. Тихая музыка, мягкое освещение и алые простыни из египетского хлопка. Вновь к вновь он представлял себе: вот она внизу под ним, вот он овладевает ею, смотрит ей в глаза, когда она бьется в судороге наслаждения. Но что все фантазии перед реальным мигом.

Это элегантное платье… женское тело под ним… и ничего больше… захватывает дух! О, какая же она страстная, и как это его возбуждает!

Желание буквально грызло его изнутри. Но не надо пока давать ему волю, пусть продолжается восхитительное напряжение. Не торопись, крошка, не двигайся так резко, сдержись немного…

– Хочу тебя во мне, – требовала она. – Хочу чувствовать тебя там.

– Почувствуешь, – обещал он, – почувствуешь.

Снова и снова он поднимался ей навстречу, толчок за толчком, пока страсть не захватила Эмили безраздельно. Она напрягалась, мотала головой с распустившимися волосами, упавшими ниже плеч пушистым золотым облаком. Жар возбуждения нарастал, крик женщины заполнил весь его мир – и секундой позже этот мир взорвался. Казалось, каждая клеточка в его теле ожила; тяжкие удары сердца отдавались в ушах, заставляли трепетать вены; энергия страсти охватила его с поразительной силой.

Он обнял ее, наслаждаясь продолжающимся соединением тел, затихающими содроганиями законченного любовного акта, медленным расслаблением.

Его шеи слегка коснулись теплые губы, дыхание овеяло кожу, принеся едва различимые слова. Три слова, таких коротких, таких ужасных. «Я люблю тебя».

Опершись о кухонный стол, Дрю нетерпеливо постукивал пальцами по незапятнанно белым глиняным плиткам, ожидая, пока кофеварка закончит работу. За все время, что он потратил на душ и одевание, Эмили, кажется, не пошевелилась. Будить ее не хотелось.

По-хорошему, надо было отослать ее еще вечером, сразу после тех слов, произнесенных шепотом. А он притворился, будто не слышит, увел ее в свою постель и занимался любовью до самого рассвета. Надо же быть таким дураком.

Дрю принялся рычать сквозь зубы. Наговорив достаточно, чтобы устыдить даже Джильду (этого исключительно непристойного в речах попугайчика Кэйл также взял под опеку), он вовсе не устыдился сам. Его раздражение достигло края. Ну вот что теперь делать? Ладно бы, сам начал влюбляться, но чтобы она… Ни в коем случае. Уже очень давно он поклялся, что никогда не примет ответственности за любовь к нему, за боль, не оставляющую возможности жить.