Бетани Кэмпбелл - Тени над озером

Его голос прозвучал с такой горечью, что Келли осторожно взглянула на него.

– Вы же понимаете, ваши родители не пытались вас одурачить, – спустя минуту произнесла она. – Они просто старались защитить вас, как и положено родителям. Надеюсь, вы не в обиде на них.

Его лицо помрачнело, он издал нетерпеливое восклицание:

– Нет, не в обиде! Мне просто жаль их, вот и все. Они одурачивали самих себя.

– Что вы имеете в виду? – спросила Келли.

– Мой отец считал, что мир устроен справедливо и разумно. Такова уж была его работа – иначе он бы с ней плохо справлялся. Увы, он ошибался. Когда мне было восемнадцать лет, в него стреляли.

– О Боже! – Холод пробежал по ее телу, и Келли сжалась. Неужели насилие, совершенное над отцом, заставило Зейна погрузиться в мир столь мрачных фантазий?

– Этот кошмар преследует каждого полицейского, – проговорил он сквозь зубы. – Однажды ночью он остановил машину с номерами другого штата на окраине города. У нее не горели задние фонари, только и всего. Отец хотел предупредить водителя, а тот выстрелил в него в упор. Дважды. Эту пару негодяев разыскивали по обвинению в мошенничестве и подлоге. Они оставили его умирать на дороге, как собаку. Отец не умер. Но больше не мог ходить.

Его брови сошлись на переносице, губы сжались. Келли смотрела на Зейна с немым вопросом, а грудь сжималась от жалости к нему и его семье.

– Их поймали – тех, кто стрелял в отца, – продолжал Зейн, презрительно скривив губы. – Мужчину и женщину. Он получил десять лет, но был отпущен на поруки через пять. Ее приговорили к пяти годам и освободили через десять месяцев. Моя мать заболела еще до того, как это случилось, – в тот же год, как я… был ранен. На войне. Она слишком много работала и слишком волновалась за меня, и с ней случился удар. Мять умерла меньше чем через год после того, как был ранен отец. Она умерла, а он был прикован к инвалидной коляске все оставшиеся шестнадцать лет жизни. Люди, стрелявшие в него, вскоре очутились на свободе, целые и невредимые. Насколько мне известно, они живы до сих пор. И, вероятно, до сих пор жульничают и воруют. Вот таковы закон, порядок, доброта и справедливость. Такова добродетель, которая всегда вознаграждается.

Он горько рассмеялся, с отвращением скривив рот.

– Простите, – пробормотала Келли. Слова Зейна ошеломили ее. Ей хотелось расспросить, как он был ранен, но Келли почувствовала, что Зейн не захочет говорить об этом. Она попыталась перевести разговор на более спокойную тему: – И потому вы… начали писать такие книги?

Его глаза вспыхнули гневом.

– Нет. Не потому. Не пытайтесь проводить психоанализ моих поступков. Я пишу свои книги потому, что мне это нравится. И всегда нравилось. Меня всегда привлекала темная сторона жизни, и всегда будет привлекать. И я скорее готов заглянуть в нее и разобраться, что там происходит, чем пренебрегать ею. Вы напоминаете моих родителей: предпочитаете отгородиться от зла.

Келли была уязвлена. Она хотела посочувствовать ему, но Зейн отверг ее порыв и ответил оскорблением. Он бессердечный человек, и ей следовало бы помнить об этом.

Вздернув подбородок, она ответила Зейну невозмутимым взглядом.

– Итак, я пытаюсь подарить людям приятные мечты, а вы дарите им ночные кошмары, и тем не менее вы осуждаете меня, а себя считаете героем. Любопытно!

Она вновь отвернулась к утесам. Небо над ними приобрело темно-синий, почти лиловый цвет, а соблазнительные округлости облаков покрылись сотнями оттенков расплавленного золота. К чему думать об ужасах, когда в мире столько красоты, раздраженно размышляла Келли.

– Незачем думать о неприятном, – произнесла она, как будто разговаривая сама с собой. – К чему? Ради чего?

– Келли…

Зейн произнес ее имя так выразительно, что она не удержалась и повернулась к нему. Его глаза казались почти черными, резкие тени делали лицо суровым.

– Мне нравится один род фантазий – тот же, что и Джимми. Вы любите другой. Каждому свое. Вы хотите писать книги, заставляющие людей почувствовать себя лучше. Но я ни в коем случае не стремлюсь заставить их почувствовать себя хуже.

Келли вздохнула и опустила взгляд на дрожащую собаку.

– Вы считаете, страх поможет кому-то почувствовать себя лучше? – тихо произнесла она. – Что в нем хорошего?

– Послушайте, – раздраженно произнес он. – Вам знакомо слово «катарсис»? Так древние греки называли очищение страданием. Именно для этой цели предназначены романы ужасов. Они помогают избавиться от мучительных, неясных страхов, которые преследуют почти каждого человека. По крайней мере помогают увидеть их лицом к лицу. Зная, что нас пугает, мы способны бороться с этим. Добро против зла – величайшее противостояние в мире.

Келли безнадежно пожала плечами.

– Не хотела бы я, чтобы в руки моих учеников попали ваши произведения. Они слишком малы, это их испугает.

– Правильно, – усмехнулся Зейн. – Я пишу не для младенцев, а для взрослых, таких, как Джимми. Для людей, которые готовы увидеть лицо своего демона – если только у демона есть лицо.

На лице Келли появилась робкая и горькая улыбка.

– И это ваша работа? Значит, вы человек, наделяющий демонов лицами?

Долгую минуту Зейн смотрел ей в лицо, а затем прерывисто вздохнул.

– Да, – произнес он. – Я пытаюсь. По крайней мере ненадолго – на протяжении сюжета одной книги.

– Ненадолго, – повторила она, покачивая головой. – Временно. Но вечно так продолжаться не может. Вы не способны изгнать демонов. Ваши романы не изменят того, что случилось с вашими родителями. Они не помогли Джимми прежде, не помогут и теперь.

– Келли, – процедил он сквозь зубы, – я не ставлю своей задачей уничтожить зло в мире. Этого мне не дано. Все, что я могу, – хоть как-то развлечь людей. И я не стыжусь своей работы, поэтому не пытайтесь пристыдить меня.

Она снова покачала головой, еще более укоризненно, чем прежде.

– Дослушайте, мы опять затеяли спор. Это ни к чему, особенно в такой момент. Это неправильно. – Келли остановилась, глубоко вздохнула и облизнула губы. – Совсем не это хотел бы услышать Джимми, – глухим голосом закончила она, чувствуя, как вновь сжимается горло.

Зейн взглянул на Келли, сидящую на фоне утесов и золотистого неба над ними. Она распрямила спину, но склонила голову, лицо ее затуманилось от неподдельного горя. Лучи заходящего солнца освещали волосы, образуя вокруг ее головы светящийся нимб – как у ангела.

Зачем, удивлялся Зейн, зачем он рассказал ей о родителях, о том, что был ранен? Он никогда об этом не говорил и ненавидел расспросы. Почему из всех людей он выбрал именно ее?

И зачем только он пытается оправдаться перед ней? Тысячи людей восхищаются его книгами. К чему обращать внимание на мнение единственной упрямицы, которая терпеть их не может?