Джулия Тиммон - Если любит – поймет

Нина порывисто складывает руки перед грудью.

— У нее как раз через несколько дней отпуск! И в последнее время она вымоталась на работе.

Ого! Я на миг замираю. Нина в курсе всех моих дел. И явно болеет за меня душой.

— Может, нам… — начинает Максуэлл.

Кладу на его руку свою и качаю головой.

— Я решила, что обойдусь без отдыха. Надо что-то срочно решать. С первых же дней отпуска займусь поисками новой работы.

— Половина ньюйоркцев сейчас на пляжах, — напоминает отец.

Пожимаю плечами.

— А вторая половина прилежно трудится.

— На новую работу хорошо бы выйти отдохнувшей, полной сил, — произносит Нина, впервые обращаясь непосредственно ко мне.

Медленно поворачиваю голову и смотрю ей в глаза.

Она не настаивает, не требует и не умничает, просто дает совет. И, как мне кажется, не только потому, что желает угодить моему отцу, а потому, что решила принять меня сердцем. Ни притворства, ни лицемерия, ни скрытой враждебности я в ней не чувствую.

Мои губы растягиваются в сдержанной, но вполне естественной улыбке.

— Да, конечно. Набраться сил мне бы не помешало. Но как там все сложится… Посмотрим.

Сидим с отцом друг против друга и крутим в руках палочки для суши. Он заехал за мной после работы, мы в уличном кафе, перекусываем и наблюдаем вечернюю нью-йоркскую суету. Между нами висят вопросы: «Ну как тебе Максуэлл?», «Ну как тебе Нина?», — но произнести их вслух пока ни у меня, ни у папы не хватает духу. Может, дело в том, что если мы заговорим о близких нам людях, то навсегда простимся с чем-то важным, что тянется из прошлого и питает нашу дружбу. С другой стороны, как верно сказал папа, ее не разрушить ничем. Может, она лишь отчасти изменится, но без этого, наверное, нельзя.

Отец набирает полную грудь воздуха.

— Что скажешь о вчерашнем вечере?

Я беру половину ролла из семги, окунаю его в соус, неторопливо съедаю и киваю.

— По-моему, вечер был весьма и весьма… милый.

— По-моему, тоже, — отвечает отец. — Твой Максуэлл…

Настораживаюсь. Папина оценка, о чем или о ком бы ни шла у нас речь, особенно о моем избраннике, для меня важна, как никакая другая.

Он улыбается уголком рта.

— Признаться, я представлял его совсем другим.

У меня вытягивается лицо.

— Каким же?

— Ну… — Папа машет рукой, указывая в неопределенную сторону. — Броским красавчиком, щеголем, вроде Кристофера или Дэвида.

С Дэвидом я встречалась, едва окончив среднюю школу. Он страдал нарциссизмом и все боялся, что настанет черный день, когда его втянут в драку и не поздоровится его прекрасному лицу. Так, собственно, и вышло. Вспыхнула драка из-за меня: на дискотеке ко мне стал приставать пьяный парень, другой незнакомец долго наблюдал за нами, потом не выдержал и врезал хулигану по физиономии, за него заступились хмельные дружки, и разборка перелилась в настоящую потасовку.

Дэвид так и простоял бы в сторонке, если бы мой защитник не взбесился при виде этого олимпийского спокойствия и не набросился бы с кулаками и на него.

Прекратила безобразия полиция. Дэвид со сломанным носом дней десять лежал в больнице. Я навещала его, но он со мной почти не разговаривал, а когда выписался, заявил, что я развратница. Бред! На мне в ту ночь были джинсы и футболка, из-под которой не выглядывал ни живот, ни грудь. И я, насколько помню, ни на кого из мужчин, кроме Дэвида, не смотрела. Мои возражения он отверг, обвинив меня в том, что развратный у меня вид, взгляд, даже моя проклятая сдержанность. Такое мог выдумать только Дэвид! На том мы и разошлись. К счастью.

— Значит, Максуэлл тебе показался уродом? — спрашиваю я звенящим от волнения голосом.

Папа смеется.

— Ну почему сразу уродом? Просто я думал, что в твоем вкусе совсем другие ребята…

— Скажи прямо: понравился он тебе или нет? — нетерпеливо выпаливаю я, с шумом кладя на стол палочки.

— Понравился или нет? — изумленно переспрашивает отец. — Разве может такой не понравится?

Я с облегчением вздыхаю и откидываюсь на спинку кресла.

— Если бы не он, неизвестно, что бы мы все делали! — восхищенно произносит отец. — Сидели бы целый вечер, пряча друг от друга глаза… Максуэлл же…

Немного наклоняю голову набок и смотрю на папу с едва заметной улыбкой. Слушать, как он восторгается Максуэллом, до того приятно, что немного щекочет в носу.

— Поразительно чуткий и находчивый человек и, как мне показалось, по-настоящему дорожит тобой, — рассыпается в похвалах папа.

К моим щекам приливает краска легкого стыда и головокружительной радости.

— Тебе правда так показалось? — спрашиваю я.

Отец кивает.

— Если бы он хоть чуточку меньше тебя ценил, не стал бы так распинаться. Я это сразу понял.

Мое сердце замирает от сладостного волнения. Возникает чувство, что наконец наступает пора счастья, о которой в прежние времена приходилось только мечтать. Страдания из-за Джанин, издевательства Вайноны, злоба на маму и все прочие неприятности вдруг отгораживаются от меня толстой туманной стеной.

— Знаешь, — доверительным тоном произносит отец, — если честно, меня всегда не устраивали и настораживали твои кристоферы и дэвиды.

— Серьезно? — удивляюсь я. — Но ты никогда ничего подобного мне не говорил.

— Потому что не считаю себя вправе совать нос в твою личную жизнь, — отвечает отец. — И потому что давно решил: кого ты выберешь себе в спутники, того я и буду обязан принять. — Он многозначительно смотрит на меня и довольно улыбается. — А этот Максуэлл… Представляешь, если я изредка позволял себе помечтать, мне представлялся рядом с тобой парень типа него. Сильный, решительный, заботливый, сообразительный. Умный и самостоятельный…

— По-твоему, он такой? — спрашиваю я не потому, что сомневаюсь в достоинствах Максуэлла, а чтобы подольше не переключаться на другую тему. — Ты ведь его почти не знаешь…

Папа глубоко вздыхает и серьезно смотрит на меня своими мудрыми глазами.

— Я психолог, золотце. Определять в кратчайший срок, что передо мной за человек — лживый ли он, честный ли, способен ли, скажем, на предательство, — моя работа. Словом, я рад, что вы сошлись. И рад, что я с ним познакомился.

— Я тоже рада… — бормочу я. — Что познакомилась с…

Тут папа из рассудительного и знающего жизнь взрослого мужчины превращается в несколько смущенного юношу. Во всяком случае, так кажется потому, что совершенно меняется выражение его лица. Он замирает в напряженном ожидании.

— …с Ниной, — после паузы договариваю я. Удивительно, но говорить о его подруге отнюдь не так сложно. Теперь она для меня не коварная хищница, а обыкновенная женщина, причем с добрым сердцем.