Дневники Счастливого холостяка - Павел Соболев
Внимание, вопрос залу: почему при нехватке калия Вова скорее поймёт, что хочет именно картошки, а не, скажем, кураги?
Влияние культуры? Это интересно)))
Что мы сразу же представляем, услышав слова "любовь", "любимая" или "любимый"? Каков ассоциативный ряд?
Когда в контексте взаимодействия полов мы слышим все эти слова, то непременно представляем некоторого Его, некоторую Её, объятия, нежность и пару. Непременно пару. Только Он и Она. Ну а ещё непременно и "вместе навсегда", "свадьба", "дети", "ипотека")))
Термин "любовь" в рамках сложившейся культуры автоматически вводит в наше мышление дополнения в виде пресловутых "единственного" и "единственной" и столь же непременно тащит за собой такие конструкции, как "навсегда" и "верность". Но если вдуматься, то причём здесь эти "навсегда" и "верность"? Причём тут "свадьба"? Да даже причём тут "единственный" или "единственная"?
Нельзя любить неединственного и неединственную? Нельзя любить ненавсегда? Нельзя любить вне брака? Нельзя любить без детей?
Всё дело в языке. Язык как инструмент культуры. Он вводит понятия для ограничения искомого, но при этом одновременно и подспудно приписывает этому искомому некоторые дополнительные свойства, которые в действительности не являются обязательными, но активно навязываются самой культурой, поскольку когда-то давно сложились в её рамках. И мы этого не осознаём. Мы просто принимаем правила игры, будто это что-то естественное, от природы данное.
К примеру, если взрослым демонстрируется ребёнок с намеренно скрытыми признаками пола, то те, кому сообщалось, что это девочка, описывают крики ребёнка на резко выскочившего из коробки попрыгунчика как "испуг", а те же, кому сообщалось, что это мальчик, описывают его крики термином "рассерженный" [2]. То есть мальчику и девочке предписываются те реакции, которые традиционно считаются более им соответствующими. Взрослые также по-разному реагируют на детей разного пола в зависимости от того мальчик перед ними или девочка — меняется их голос и предмет разговора. Одному и тому же ребёнку взрослые вручают то типичное "мальчишеские" игрушки, то типичное "девчоночьи", стоит только сказать им, что это мальчик или девочка [3], [4].
То есть сам факт обозначения ребёнка мальчиком или девочкой задаёт у взрослых не только специфическое восприятие их реакций, но и такую же специфическую систему действий по отношению к ним.
"Девочка"/"мальчик" — это не столько описание, сколько предписание.
"Понятия — предписывают действие", говорит психолог Лиза Фельдман Барретт [5]. В том и дело, что понятия не столько описывают социальную действительность, сколько подспудно предписывают определённые образцы поведения и чувствования по отношению к явлениям этой действительности, в этом весь трюк, мало кем понимаемый.
Это то самое, что значительной долей людей совершенно не осознаётся. Это "вшито" в самых глубинах их слабого сознания. Когда они говорят "мужчина", то для них это не просто Y-хромосома и соответствующие гениталии, но и умение "постоять за Отчизну", и лёгкая небритость, и непременное умение вкрутить лампочку и забить гвоздь (которые почему-то именно мужчиной вкручиваются и забиваются лучше всего, хотя руки у него растут ровно из того же места, что и у женщины).
В каждом языке для описания тех или иных социокультурных значений всегда закреплено и их предназначение. Чашка — не просто фарфоровый предмет особой формы, но предмет, предназначенный для питья. Лодка — это не просто особая конструкция, способная держатся на воде, но и конструкция, предназначенная для перемещения по воде. Предназначение содержится в каждом термине, описывающим явления социальной действительности. А предназначение — это скрытая команда.
Слова имеют власть, сказал бы Фуко.
Легендарный советский психолог Алексей Николаевич Леонтьев говорил о таком эксперименте [6]: под потолком подвешивалась приманка, неподалёку стоял стул — ребёнок мог просто пододвинуть стул, взобраться на него и достать приманку. У шимпанзе в аналогичных ситуациях всё проходило очень гладко. Но дети потерпели полное фиаско… Они не могли себе позволить встать на стул. Потому что стул (описание) — это то, на чём нужно сидеть (предписание).
В представлении детей описание плотно сливалось с предписанием, и встать на стул для них — это было чем-то за гранью понимания. Шимпанзе же были напрочь лишены всех этих предписаний (предназначений) и потому легко использовали стул как подставку.
Говоря о значениях, Леонтьев описывал их в терминах настоящего дополнительного измерения в восприятии человека: "Мы не можем отказать ему в объективности, этому миру значений. Он создавался ходом истории".
То есть значения задаются исторически, культурно обусловлены. Мир значений, по выражению Леонтьева, это то самое, что можно назвать социальной действительностью. Всеми этими дополнительными смыслами значения нагружаются именно в рамках соответствующей культуры.
Человек описывает реальность языком, которым владеет, но язык этот создан в рамках данной культуры, а потому описывает всякое явление специфично, необходимым для культуры образом. Язык не просто фиксирует в себе ценности культуры, но и одновременно обслуживает их интересы, вот в чём трюк.
Что такое "мужчина" для "ведической жены" и что такое "мужчина" — для радикальной феминистки? Что такое "секс" для монаха и для порноактёра?
Формальные определения будут одинаковыми, а вот смысловая нагрузка окажется совершенно разной. Культура «цепляет» к каждому языковому термину дополнительные, неочевидные смыслы, которые, с объективной точки зрения, не являются обязательными, но именно они и наполняют эти термины оценочными категориями, аффективным окрасом, так как выражают роль описываемого явления с позиции значимости для самой этой культуры. То есть культура посредством языка украдкой старается обозначить, «плохо» то или иное явление или «хорошо», и что нужно с ним делать, чтобы было всё-таки «хорошо»))) Это очень хитрый механизм, осознаваемый единицами.
Лиза Фельдман Барретт говорит: "Мы категоризируем. Мы берём вещи, которые существуют в природе, и приписываем им новые функции, которые выходят за рамки их физических свойств. Затем мы передаём эти понятия друг другу, объединяя мозги разных людей в общий социальный мир. Такова суть социальной реальности".
Язык, наполненный дополнительными смыслами культуры, определяет нормы нашего поведения. В рамках лингвистической философии с подачи Гилберта Райла [7] возник термин "категориальная ошибка", который обозначает, в частности, как раз тот момент, когда явлению приписываются некоторые свойства, которыми он в реальности не обладает. Но именно эти мнимые, фиктивные свойства явления и определяют наше поведение по отношению к нему. Социальной действительности то и характерно, что она наполняет вполне реальные явления некоторым дополнительным содержанием, которое, пусть на деле и оказываясь фиктивным, тем не менее начинает выступать как обязательное для этих явлений. Мы (как субъекты данной культуры) мыслим эти дополнительные, но фиктивные предписания как неразрывные с самой реальностью, то есть как реальные сами по себе. Хотя на деле это и не так.
Культура обвешивает понятия
