Елизавета Горская - Будь со мной (СИ)
справлюсь. Я смогу.
Утром я встала ни свет ни заря. Приняла контрастный душ и спустилась на кухню
готовить завтрак - в надежде, что Екатерина Васильевна не слишком обидится на
меня за столь несанкционированное вторжение в ее владения. Замешала блинное
тесто, приготовила начинку из творога. Я уже во всю фаршировала блины, когда в
кухню вошел улыбающийся Максим, вытирая полотенцем мокрые волосы. На его
рельефной обнаженной груди еще блестели капельки воды.
- Ммм, - обхватил он меня сзади за талию, - как аппетитно пахнет! Чем я заслужил
такое счастье?
- А разве счастье нужно обязательно заслужить? - поцеловала я его в шею. - Ведь и
любят не за что-то, а вопреки...
- Хм. Не думал об этом, - задумчиво произнес Максим, зарываясь лицом в мои
волосы. - Но я-то знаю, за что я полюбил тебя.
- Да? Интересно. И за что же?
- За ум. За чувство юмора. За доброту. За глаза карие и волосы чудные. За улыбку и
дивный смех. За...
- Все-все-все, - розовея от смущения, засмеялась я. - Достаточно. Не продолжай. Ты
описываешь совершенно незнакомую мне женщину. Я не такая...
- Какая? - изогнул он бровь.
- Ну... не такая идеальная, как тебе кажется. Иногда я бываю злой, раздраженной и
веду себя порой неадекватно. И... и храплю... Наверное...
- Не храпишь, - улыбнулся он, присоединяясь ко мне в приготовлении
фаршированных блинчиков.
- Откуда ты знаешь? - спросила я, с восторгом наблюдая, как он лихо управляется с
блинами.
- Я наблюдал, как ты спишь, - и в ответ на мои удивленно вздернутые брови
добавил: - Боялся, что ты снова уйдешь. То зимнее утро мне иногда снится в
кошмарах. Твое залитое слезами лицо, синие губы, одеревеневшее от холода тело.
И полный отчаяния и боли взгляд.
- Прости меня, - прошептала я, уткнувшись носом в его грудь. - Я чувствовала себя
тогда такой жалкой, нечистой, мерзкой. Ты полюбил падшую женщину...
- Эй, - приподнял он мой подбородок, заставив посмотреть на себя, - не смей -
слышишь? - не смей даже думать так о себе. Ты самое чистое, невинное и доброе
существо, какое я когда-либо встречал. Разве падшая женщина будет хранить свою
девственность до брака...
- Что? - округлила я глаза. - Ты и об этом знаешь? Но... как? Откуда?
- Прости. Я не должен был...
- Неужели Пашка проболтался?
- ...
- Так вы говорили обо мне? И что он еще обо мне рассказывал?
- Ничего. Он не называл твоего имени. Ведь вы скрывали свои отношения. Он
лишь как-то упомянул, что его невеста... - он оборвал себя на полуслове, притянул
меня ближе, поцеловал кончики пальцев. - Саш, прости. Я понимаю, тебе
неприятно это слышать. Я просто хочу, чтобы ты не корила себя за все, что между
нами произошло. Мы полюбили друг друга, так уж случилось, и в этом нет твоей
вины. Ты искренне боролась со своими чувствами - я видел это. Мне было больно,
но я понимал, что честность - одно из тех качеств, которое я искал в женщинах и
нашел лишь в тебе. Просто наша любовь оказалась сильней.
Я всхлипнула, но тут же смахнула слезы и заставила себя улыбнуться.
- А еще я плакса. И очень хочу есть.
Максим с улыбкой помог мне вытереть слезы.
- Обожаю плакс, - пробормотал он, касаясь губами моих мокрых щек. - И девушек с
хорошим аппетитом.
После завтрака, пока Максим мыл машину, Екатерина Васильевна отвела меня в
сторонку, крепко обняла и, держа меня за плечи, запальчиво произнесла:
- Спасибо тебе, родная, что ты приехала и спасла моего внука от самобичевания, от
отчаяния, в котором он пребывал все это время. Сердце разрывалось при виде его
осунувшегося лица, стеклянного взгляда. Я не виню тебя, не подумай. Ты приняла
тогда решение, и никто не в праве осуждать тебя. И все же я рада, что у вас все
наладилось. Он любит тебя, Сашенька. А это дорогого стоит. Дай Бог каждой
женщине, чтобы ее так любили. Он никогда не причинит тебе зла, никогда не
предаст. Будет верен тебе душой и телом. Береги его, милая, и он сделает тебя
счастливой. Поверь, я знаю, о чем говорю.
Расчувствовавшись, я расцеловала эту добрую женщину в обе щеки, еще раз
крепко обняла и, пообещав, что буду беречь Максима как зеницу ока, вышла на
улицу.
Максим - в старом домашнем свитере и линялых, держащихся на косточках на
бедрах, джинсах - тщательнейшим образом намывал стекла на своем сверкающим
чистотой "ягуаре". Я подошла к нему сзади и обняла за талию, уткнувшись носом в
широкую спину.
- Я люблю тебя, - прошептала я, прижимаясь сильнее. - Я так тебя люблю.
Он обернулся, прижал меня к груди и нежно поцеловал в макушку.
- Я тоже тебя люблю, маленькая моя. Ты что нос повесила? Тебя что-то гложет?
- Нет. Просто стало как-то грустно. Мне до сих пор не верится, что можно быть
такой счастливой.
- А вы, оказывается, суеверны, Александра Юрьевна, - насмешливо приподнял он
бровь.
- Я реалистка. Я знаю, что ждать от этой жизни чего-то хорошего - глупо и наивно.
- Ну почему же? Я, например, ждал и вот - ты в моих объятьях, нежная, любящая,
откровенная.
- Ах, Максим, - посмотрела я ему в глаза, - ты действительно веришь, что у нас все
будет хорошо? Ты так в этом уверен?
- На сто процентов, неверующая моя. Но я не только верю. Я и сам сделаю все от
себя зависящее, чтобы так было всегда. Чтобы ты была счастлива. Чтобы смеялась
как можно чаще и меньше грустила. И чтобы эти поработившие меня глаза
сверкали только от радости, а не от слез.
Он говорил мне в волосы. Я почувствовала, как он коснулся их губами и
улыбнулся.
- Тебе весело? - поинтересовалась я обескураженно.
- Я счастлив, Саша. Поэтому и улыбаюсь. И говорю много. И отпускать тебя не
хочу. А еще довожу до твоего сведения, что я собственник.
- Ну вот. Приехали. И насколько ты ревнив, признавайся? Если брать по
десятибалльной шкале.
- На десятку, - не задумываясь, ответил он.
- А как же... как же то, что я была с Пашей? Ты не выглядел задетым.
- Задетым? - горько усмехнулся он. - Я был в бешенстве. Едва сдерживался, чтобы
не сгрести тебя в охапку и не унести на край света, чтобы видеть и касаться тебя
мог только я. Но ты не подумай, - добавил он с улыбкой, заметив мои
округлившиеся глаза, - к столбам я не ревную. На это мне хватает благоразумия. И
