Валерий Роньшин - Корабль, идущий в Эльдорадо

— Ешьте руками, — сказала она, ставя тарелки на низенький столик.

— Руками? — переспросил я. — У вас нет вилок?

— Есть. Но меня возбуждает вид мужчины, который хватает мясо руками.

Она включила магнитолу. Зазвучала музыка.

— Это блюз? — спросила Ольга.

— Не знаю, — сказал я.

— Это блюз, — повторила она уже с утвердительной интонацией.

— Вполне возможно. — Я выпил стопку неразбавленного джина.

— А вы знаете, что такое блюз?

Меня уже начинало нервировать повторение одного и того же слова. Я опрокинул в себя еще одну стопку.

— Не знаю.

— Блюз, — значительно произнесла Ольга, — это когда хорошему человеку плохо. Вот как вам сейчас.

«Слова… слова… — подумал я, закрывая глаза, — Как я устал от слов…» Ольга продолжала что-то говорить, но теперь я воспринимал не значение ее фраз, а как бы их внешний вид. Они почему-то виделись мне в форме божьих коровок. Такие красненькие с черными точечками.

Я открыл глаза. Божьи коровки исчезли. Ольга переодевалась.

— Может, мне выйти? — из приличия спросил я.

— Да ладно, сидите, — разрешила она. — Мне нечего скрывать от своего народа.

Под колготками у нее были черные трусики. Очень сексуальные, надо признать.

Ольга, перехватив мой взгляд, улыбнулась.

— Если на женщине красивое нижнее белье, — погладила она бедра, — у нее даже походка становится другой.

Накинув на себя легкомысленный халатик, она, словно кошечка, прыгнула ко мне на диван.

— А теперь расскажите о себе.

Я засмеялся.

— Ну, значит, родился я… С чего начать-то?

— Детство можете опустить.

— Не знаю, надо ли вообще рассказывать. В сущности, в моей жизни одни неудачи.

— Еще как надо, — уверенно произнесла Ольга. — Это удачами ни с кем нельзя делиться. А неудачами — сколько угодно.

— Тогда слушайте.

И я, сам не зная почему, стал рассказывать. Сбиваясь, путаясь, перескакивая с пятого на десятое… Думая при этом: «Не слишком ли я откровенничаю?». Но уже и остановиться не мог.

Меня прямо несло.

Я рассказал о своей пресной жизни в Москве; о матери с ее бесконечными замужествами; об Ирине, которую я когда-то любил; о богатом и знаменитом Баварине; опять о себе — бедном и неизвестном; о Ксении с ее страстным желанием иметь ребенка… Ну и так далее.

Начинал я воспоминания в гостиной, а заканчивал уже в спальне. Ольга лежала на кровати совершенно голая. На мне была одна лишь рубашка. Когда я наконец выговорился, Ольга положила свои нога мне на плечи.

А дальше произошло то, что и должно было произойти.

Ольга стонала, и ее голос взлетал все выше и выше. Она уже почти кричала.

Тяжело дыша, я перевернулся на спину.

— Послушай! — Я едва сдерживал раздражение. — Перестань имитировать оргазм.

Ольга моментально успокоилась, и снова села в кровати.

— Я думала, тебе будет приятно.

— Мне было приятно, — сухо ответил я. — Спасибо.

— Не за что, дружок. Вообще-то мужчины внушают мне отвращение, — призналась она. — Я предпочитаю женщин. Они намного ласковее и умнее.

— Умнее?

— Ну да. Только умная женщина умна иначе, чем умный мужчина. По-женски. Но как раз это меня больше всего и возбуждает.

— Зачем же ты легла со мной в постель?

— Исключительно из уважения к твоим литературным способностям, — засмеялась Ольга.

— Ты просто меня пожалела, — понял я. — Ведь правда, пожалела?

— В общем, да, — не стала она отрицать. — Мне всех почему-то жалко. И тебя, которого никто не хочет печатать; и Ирину, с который ты по-свински обошелся семь лет назад; и Ксению, которая хочет девочку, а этот дурак муж не хочет. Впрочем, и мужа жалко — крутит каждый вечер какое-то барахло в полупустом зале… Баварина мне тоже жаль, несмотря на его славу и деньги…

— А себя тебе не жалко?

— Себя мне больше всех жалко, — тотчас ответила Ольга. — В особенности мне жалко себя по вечерам. Хотя, нет — по утрам тоже жалко. — Она помолчала. — Как странно. Маленькой я мечтала поскорее вырасти. Стать взрослой. А сейчас снова хочется в детство…

Я начал неторопливо одеваться.

— Слушай, а хочешь, я стану твоей любовницей? Мне нравится это слово. Любовница. Оно происходит от другого хорошего слова — любить.

— Ты же предпочитаешь женщин.

— А я как солнце — меня на всех хватит.

— Да нет, — застегнул я ремень на джинсах, — не хочу.

— Зря отказываешься, — с легкой обидой проговорила Ольга.

Я положил руку на ее голый живот.

— Пойду, пожалуй. А завтра, наверное, уеду в Москву. Здесь мне больше делать нечего.

— Давай я провожу тебя до поезда, — предложила Ольга. — А то ведь одному всегда как-то неуютно уезжать.

— Не надо, — поцеловал я ее в кончик носа. — Пострадать хочется.

И я ушел.

26

Последний сеанс в кинотеатре, где работал Дерябин, начинался в десять вечера. У стеклянного окошечка кассы никого не было. Скучающая кассирша покрывала ногти перламутровым лаком.

— Хороший фильм, не знаете? — спросил я у нее.

— Эротика, — с гримасой отвращения ответила она. — Пойдете?

Я кивнул.

— Тогда берите сразу пять билетов.

«Да, все в жизни повторяется, — подумал я, — и тут уж ничего не поделаешь». Но на сей раз я не стал с ней спорить, а купил пять билетов и прошел в пустой зрительный зал.

Свет погас, и на экране замелькали голые тела.

А я опять перенесся в «президентский» номер и танцевал с Ксенией при свечах, сжимая ее податливое тело и целуя чувственные губы… Это было прямо какое-то наваждение. «Боже мой, грустно-то как», — думал я, глядя на экран, где парочка занималась любовью…

Когда фильм кончился, я зашел к Сереге.

— А, Руднев, это ты. А я думаю, что там за дурак приперся на последний сеанс. Как делишки?

— Прекрасно, — сказал я, — просто прекрасно. Ксения мне изменила.

— Ну, положим, она мне изменила, — уточнил Серега.

— Тебе она изменила со мной. А мне — с Бавариным.

— С Бавариным? С тем самым?!

— Да. С тем самым.

— Ни фига себе, — покачал он головой. — А я вчера его фильм крутил. Очень талантливый режиссер.

— С чем тебя и поздравляю.

Дерябин выставил на стол две банки пива.

— Давай все по порядку.

Я подробно рассказал о своем любовном послании, о нашем разговоре на скамейке у озера и даже о том, как я переспал с Ольгой. Рассказывая, я с новой силой ощутил горечь от того, что Ксения предпочла Баварина, а не меня. Стало так обидно…

— Увы, несовершенен этот мир, — философски изрек Серега, попивая пиво. — Ты любишь Ксению, а спишь с какой-то Ольгой. Ксения любит меня, а спит с тобой и Бавариным. Баварин любит свою жену, а та спит с негром, хотя наверняка любит кого-то третьего. Я не удивлюсь, если негритянка, с которой я случайно переспал в экспрессе «Москва — Новороссийск», окажется женой этого самого Джима. Да, несовершенен мир, — повторил он, качая головой. — Но мир и должен быть несовершенен. Как только он станет совершенным, он тут же погибнет.