Джулия Тиммон - Солнечный зайчик

С готовностью киваю и крепко-крепко сжимаю его руку.

– Тогда бежим!

7

Мчимся вниз со смехом и визгом, у подножия спотыкаемся, разом падаем и хохоча катимся через поляну к кустам.

– Теперь взгляни, на кого мы похожи, – тяжело дыша, говорит Грегори, принимаясь отряхивать с моих джинсов грязь, травинки и веточки.

Я слежу за его движениями, точно в гипнотическом сне. Нейл наверняка принялся бы чистить перышки себе, позаботиться обо мне и не подумал бы. И я не нашла бы в этом ничего дурного. Невелик труд – самой убрать с коленок прилипшие прошлогодние листья. Однако в ухаживании Грегори особое очарование. Комплиментами он не осыпает и не поедает взглядом, но в сравнении с его сдержанностью восторги Нейла почему-то все больше и больше кажутся не совсем настоящими.

Не подумайте, что я, подобно многим, кто не без удовольствия обливает грязью своих бывших, пытаюсь выискать в Нейле изъяны. Просто с Нейлом мы слишком долго встречались и сравнивать с ним Грегори получается поневоле.

По-настоящему ли любил меня Нейл? – возникает в голове вопрос. Когда-то я в этом ни секунды не сомневалась. А теперь сознаю, что не могу дать определенный ответ. Смотрю в глаза Грегори и замечаю в них отражение чего-то куда более сложного, глубокого, чем всегдашние восхищения Нейла, нечто такое, о чем лучше молчать, не трубить на каждом углу.

Становится так неловко и волнительно, что я вскакиваю на ноги и, стараясь казаться несерьезной, дурашливо отвешиваю поклон.

– Премного благодарю за заботу!

Грегори смеется, тоже поднимается.

– Не стоит.

– А речка отсюда далеко? – говорю я первое, что приходит в голову.

Грегори трет лоб.

– Дай подумать. Гм… Наверное, удобнее выйти к машине и доехать до берега. Но плавать, думаю, рановато.

– Хочу хотя бы войти в воду по щиколотку, – произношу я, охваченная неукротимым желанием остудиться в реке.

– Что ж… По щиколотку можно.

Речное течение завораживает. Смотришь на стремительно бегущую вдаль воду и хочется умчаться с ней в те края, которых в жизни не видывал.

Стоим с Грегори недалеко от берега, закатав по колено джинсы, и кажется, что мысли у нас одинаковые.

– Спасибо тебе, – бормочу я.

– За что? – удивляется Грегори, продолжая смотреть на воду.

– За то, что даришь мне эти каникулы. Я ведь почти забыла, какая она – природа. Нет, основное, конечно, помнила, но вот полутона, оттенки, запахи, игру света на листьях – со всем этим знакомлюсь вновь. Спасибо.

– Пустяки, – говорит Грегори.

Мы оба вдруг чего-то смущаемся и какое-то время молчим. Стоим, наблюдаем течение, потом Грегори проводит ногой под водою и предлагает:

– Едем домой.

Я вспоминаю о Пушике и о том, что сегодня мы не взяли перекусить и ужасно хочется есть. Впрочем, если бы с Пушем снова что-нибудь стряслось, Сэмюель тут же позвонил бы Грегори, тем не менее я чувствую, что не успокоюсь, пока не взгляну на свое сокровище собственными глазами.

– Да-да, что-то мы загулялись. У меня все вылетело из головы, даже Пушик, представляешь? – Спешу на берег и трясу то одной, то другой ногой, чтобы они скорее обсохли.

– Так это же хорошо, – говорит Грегори, следуя моему примеру. – Если все вылетело из головы, значит, ты полностью расслабилась. Отдыхать полезно для здоровья.

Еще как, думаю я.

Вечером резко усиливается ветер, небо затягивается тучами и начинается дождь. Хорошо, что мы успели погулять с Пушиком – недалеко от дома, на поляне за оградой. Сэмюель, как всегда, сразу после ужина отправляется спать, а у нас еще полбутылки вина и столько невысказанного, невыясненного, что не хочется терять время даром. Устраиваемся на веранде и слушаем дождь.

– Интересно, это надолго? – спрашиваю я.

– Испортилась погода?

– Ага.

– Сэмюель говорит, на вечер или самое большее на полночи, а утром снова прояснится. Его прогнозы точнее любой метеослужбы.

– Хорошо бы, – протягиваю я, хотя, признаться, здесь мне мил и дождь. Как подумаешь, что за окном мокро и зябко, а мы сидим вдвоем с Грегори и нам все нипочем, охватывает головокружительное возбуждение и слегка щекочет в носу.

– Да, кстати, – говорит Грегори. – Совсем забыл. – Берет с большого деревянного стола книжку и протягивает ее мне.

– Стихи? – спрашиваю я, включая еще одну лампу – со светло-коричневым абажуром в виде грибной шляпки, стоящую на тумбочке, рядом с моим стулом.

– Да. Йитс. Я ведь пообещал.

Провожу по темно-зеленой обложке рукой и открываю книгу наугад. Читаю вслух первые строки, на которые падает взгляд:

Там, где с вершины горной,Звеня, бежит водаИ в заводи озернойКупается звезда,Мы дремлющей форелиНа ушко, еле-еле,Нашептываем сны,Шатром сплетаем лозы —И с веток бузиныОтряхиваем слезы.

Умолкаю, потрясенная. Если бы Грегори не свел меня с природой, если бы ароматы трав и речной свежести не наполнили до краев мою душу, я, наверное, бы не увидела в этих строчках ничего особенного.

– Это о ребенке, которого похищают эльфы, – с улыбкой говорит Грегори.

Слегка нахмуриваюсь.

– Что?

– Если верить старинным легендам, детей, бывает, похищают нечистые силы – эльфы, феи, лесные духи. А вместо них подбрасывают своих детенышей. Стихотворение как раз об украденном ребенке.

Меня передергивает. Смотрю на название: «Похищенный».

– И что же становится с такими детьми?

– Они превращаются в эльфенышей, – усмехнувшись, объясняет Грегори. – Или возвращаются к родителям, если те знают, что надо делать.

– И что же надо делать? – спрашиваю я, напряженно и с суеверным страхом прислушиваясь к звукам во дворе. Мне начинает казаться, что у мастерской кто-то топает.

– Всего лишь посадить чудище на лопату и засунуть в горящий очаг, – говорит Грегори таким тоном, будто рассказывает правила невинной детской игры. – Или сечь его розгами. Рано или поздно эльфийка-мать не выдержит и вернет человеческого ребенка, а своего – с синей попкой – заберет.

Сглатываю и наклоняю вперед голову.

– Но ведь на самом деле ничего подобного не бывает, правильно?

Грегори пожимает плечами.

– Не знаю, не знаю. Миф был очень широко распространен в деревнях Германии, Британских островов, Скандинавии. Потом стал популярен и у нас. В былые времена родители нередко, если замечали в своем ребенке какие-нибудь странности, принимали решительные меры, а то и вовсе относили его в лес.

В ужасе округляю глаза.

– А если эти странности были всего-навсего проявлением какой-то болезни?

– Так часто и случалось, – произносит Грегори. – Впрочем, кто его знает? – Смотрит на меня с лукавым прищуром.