Полина Федорова - Выбираю любовь

Надежда все увидеть, а возможно, и поучаствовать в веселии, появилась у него, когда Константин Львович подошел к Насте, стоявшей, опустив голову, и стал срывать с себя одежду. В угол полетели жилет, еще один, затем сорочка, панталоны со штрипками… Да, какой же мужчина, скажите мне, милостивые государи, положив руку на сердце, не возгорится, окажись перед ним и для него раздетая женщина, которую он не первый день желает? Разве что больной или шибко глупый. Впрочем, даже дурак, у коего еще не затупились здоровые природные инстинкты, не откажется от сего подарка. Правда, имелась категория мужчин, и Константин Львович знал кое-кого из таковых, что отказались бы непременно и безапелляционно, ибо женщинам предпочитали мужчин. Однако заподозрить в сей содомии Вронского было никак нельзя, и ежели бы вы, не дай бог, даже заикнулись об этом, то его кулак непременно поправил бы вам выражение вашего лица. В общем, когда Настя разделась и призывно встала перед Вронским, стало происходить то, что и должно происходить с нормальным и здоровым мужчиной. Что же до дружеских отношений, вроде бы наступивших у него с Настей, о чем совсем недавно думал Константин Львович, то дружба между мужчиной и женщиной — штука тонкая, не всегда исключающая интимную связь — сие проверено на практике — и только укрепляющая таковую дружбу.

Раздевшись и дрожа все телом, Вронский принялся целовать и покусывать вишенки грудей, а его естество ткнулось в смуглый живот Насти поверх пупка и сладко потерлось о бархатистую кожу.

— Настя, — прошептали губы Вронского, — Настенька…

Затем Константин Львович поднял показавшееся ему невесомым тело Насти и перенес на постель, мягко положив ее на прохладные простыни и располагаясь рядом. Он не торопился. Опыт подсказывал ему, что девушка не готова, и надлежит применить все ласки, имеющиеся в его арсенале.

Он стал нежно ласкать груди Насти, целуя в шейку и прислушиваясь к ее дыханию. В отличие от его собственного оно было спокойным и ровным. Сухой горячей ладонью он двинулся от грудей вдоль ее живота и мягко коснулся завитков жестких волос меж ее крепко сдвинутых ног. Не без труда разомкнув их, его ладонь проникла меж них, нежно поглаживая его и размыкая пухлые складочки вместилища. Настя прерывисто задышала. Отметив это про себя, Вронский осторожно взял ее ладонь и положил на свою восставшую плоть. Настя, коснувшись его естества, быстро отдернула руку, но потом, словно устыдившись этого, виновато вернула ладонь на предложенное место. Когда она своими прохладными пальчиками стала перебирать и легонько мять его плоть, Вронский не смог сдержать блаженства и неги, охвативших его, и тихо простонал. А затем рывком перевернулся, оказавшись на Насте и, не в силах более сдерживать себя, хотел направить свою плоть в вожделенное вместилище. Однако вместо теплой и влажной пещерки она ткнулась в тыльную сторону гладкой сухой ладони. Вронский удивленно поднял голову и встретился с ясным взглядом Насти.

— Не могу, — почти неслышно прошептали ее губы. — Простите меня, Константин Львович, но я… не могу. Отпустите меня…

Видно, его естество, помимо того, что могло жить собственной жизнью, имело слух, потому как после этих слов Насти, едва услышанных самим Вронским, сразу сникло и тотчас задремало. Константин Львович тяжело вздохнул, перевернулся на спину и невидящим взором уставился в потолок. Так он лежал, пока Настя спешно одевалась, нимало не стесняясь ее, ибо какое же стеснение может быть между друзьями, господа? Тем паче после такого эксцесса, впрочем, не оставившего, как это ни удивительно, и малой толики обиды на Настю.

Дождавшись, когда Настя оденется, Вронский принялся одеваться сам, и настроение его, до этого никакое и, если можно так выразиться относительно настроения, опустошенное, стало каким-то ровным и радостным.

«Ну, чему ты радуешься? — спрашивал он себя, надевая панталоны и жилет. — С тобой все в порядке?»

«В порядке, — отвечал себе Константин Львович, улыбаясь. — Со мной как раз все в порядке…»

Потом, несмотря на заверения Насти, что она доберется одна и не надо ее провожать, он велел закладывать карету, и, покуда ожидал доклада камер-лакея, что карета готова, в его голове, как некогда в голове Насти, одна за другой проносились, скача, как кузнечики по летнему полю, мысли, которые было трудно поймать и додумать до конца. А некоторые того стоили. Например, что это была за женщина, которая так бесцеремонно увела от него Настю после дебюта ее в роли Анюты, сославшись на якобы важный разговор, а сегодня вышла вслед за ней на театральное крыльцо и проманкировала его вежливое приветствие?

— Вы не сердитесь на меня? — спросила Настя, когда карета подъехала к ее дому.

— Нисколько, — заверил ее Вронский.

— Тогда я пошла?

— Мне кажется, вы что-то забыли сделать, — весело посмотрел ей в глаза Константин Львович.

— Да? — вскинула на него немного удивленный взор Настя. — Что же?

— То, что подтвердило бы, что мы остались друзьями и что однажды вы уже проделывали, правда, поднявшись на цыпочки.

И Константин Львович несколько раз ткнул пальцем в свою щеку.

Настя наклонилась, быстро чмокнула его в указанное место и, не дожидаясь, когда он выйдет из кареты и поможет ей выйти, выпорхнула из экипажа.

— Спокойной ночи! — крикнул он ей вслед.

— Спокойной ночи, — отозвалась Настя, и карета тронулась.

Когда она скрылась из виду, Настя все так же оставалась стоять у парадного крыльца дома. Ночь, несмотря на тяжелые облака, скрывающие собой звезды, была безветренной и теплой.

«Ах, Дмитрий Васильевич, Дмитрий Васильевич, — задумалась Настя и пошла прочь от дома, не выбирая направления. — Вот вы женитесь, а любите ли вы свою избранницу? Если нет, то вам, мой милый, всякий раз придется делать то же самое, что сегодня пыталась проделать я. Ложиться в постель с нелюбимым человеком. И это будет не так-то просто…»

Поначалу Настя думала о нем спокойно, потом стала спорить, что-то доказывать, будто он шел рядом и отвечал ей. Один раз она даже воскликнула вслух:

— Ах, оставьте! — после чего, спохватившись, даже огляделась по сторонам: не слышал ли кто ее. Но улицы были пустынны, дома с потушенными окнами спали, и мало того, что ее никто не слышал, никто и не желал слушать.

Так, разговаривая с Нератовым, она шла, не зная куда, покуда ноги сами не вынесли ее к их беседке на Пресненских прудах. Удивленно оглядевшись, Настя вошла в беседку, села на скамейку и уставилась в непроглядную темень невидящим взором. Вспомнились ее встречи здесь с Дмитрием. Боль, безысходная тоска и раскаяние нахлынули на нее с такой силой, что глаза ее мгновенно наполнились слезами.