Морин Чайлд - Контракт для двоих
— В этих твоих словах уже вообще нет ни капли смысла, — невесело усмехнулся Адам.
— Нет? Ну, так скажи, что ты хочешь меня, Адам. Скажи, что это для тебя нечто большее, чем просто обязанность. Большее, чем способ получить этот чертов кусок земли. — Она приблизилась к нему еще на один шаг, чувствуя тепло его тела. — Приведи доказательства, что я не права. Если я для тебя не только средство — докажи мне это.
Мерно падали секунды. Жар разгорался в глубине темных глаз Адама. Джина почти испугалась — уж не толкнула ли она его слишком далеко?
И вдруг он обхватил Джину за спину, прижался к ней всем телом и с такой силой впился в приоткрывшиеся от изумления губы, словно хотел вытянуть из нее все соки.
Адам не мог дышать.
Нахлынувшая внезапно ярость утонула в горячем море желания. Джина шире открыла рот, и язык Адама скользнул в его влажную глубину. Он отдавал и брал, захватывая от нее как можно больше, как будто вся жизнь его зависела только от этого.
Как противоречиво в ней все! Такая мягкая, но в то же время способная постоять за себя. Даже перед ним. Нежная, но обладающая огненным темпераментом. Она перевернула всю его жизнь. Внесла хаос в установившийся годами порядок. Заставила его слишком много чувствовать. Слишком многого хотеть.
Она была опасна.
И с этой мыслью Адам вытащил себя из-под колдовских чар и прервал поцелуй, словно утопающий, всплывший на поверхность за последним глотком воздуха, прежде чем покинет этот мир навсегда. Когда он отпустил ее, она покачнулась и сделала шаг назад, чтобы удержать равновесие.
Адам боролся, чтобы впустить воздух в свои горящие легкие. Боролся, чтобы унять пульсирующую боль внизу живота и почти безумное желание поддаться этой настоятельной потребности. Наконец он почувствовал, что опять может говорить.
— Ты не обязанность. Джина. Но все равно это только временно. Это не может быть постоянным.
Боль метнулась в ее глазах, но он не мог позволить смутить себя этим. Он должен держаться того курса, который наметил, когда вступал в сделку. Сделку, что потрясла все его спокойное существование.
— Почему, Адам? — ее голос был мягок, несмотря на страдание в янтарных глазах. — Почему ты не хочешь ничего чувствовать? Ведь ты был женат. И любил Монику.
Огненный жар в его теле сменился леденящим холодом.
— Ты ничего не знаешь.
— Так скажи мне! Как я могу знать, что ты думаешь, если ты не говоришь со мной. Пусти меня к себе.
Адам тряхнул головой, подыскивая слова. Он не хотел, чтобы у них было что-то еще, кроме этой безличной сделки, с которой они начали. Его прошлое было не больше, чем прошлым. Его прошлым. Он не принимал решений на основе вины, или боли, или каких-либо других эмоций, что могли смутить разум и исказить суждение.
Он управлял собственной жизнью, как управлял своей частью семейного бизнеса Кингов. Со спокойной, холодной рассудительностью.
— Эти фотографии в холле... — Джина смотрела на него с молчаливой мольбой, — фотографии по всему дому. Тебя и твоих братьев. Кузенов. Но...
Адам знал, что она собирается сказать, и весь сжался в ожидании удара.
— Но Моники и Джереми нет нигде. Почему, Адам?
Он заставил звучать свой голос холодно и отстраненно:
— Ты предпочла бы, чтобы я наполнил весь дом этими снимками? Думаешь, я хотел бы смотреть на фотографии своего сына и вспоминать, как он умер? Какое приятное времяпрепровождение, черт возьми!
— Конечно, нет. — Она сжала его локоть обеими руками, и он почувствовал их тепло, проникшее глубоко внутрь пего. — Но как же ты мог вот так от всего отгородиться? Как ты мог заставить себя забыть собственного сына?
Он не забыл Джереми — маленького мальчика со светлыми волосами, такими же, как у Моники, и с темными глазами Адама. Малыш улыбался, почти всегда улыбался — по крайней мере так он запомнился Адаму. Но это было его. Личное. То, чем он не хотел делиться ни с кем.
Адам медленно отвел от себя руки Джины и отступил в сторону.
— То, что я не окружил себя их фотографиями, вовсе не значит, будто я мог или хотел бы их забыть. Но я не живу воспоминаниями. Прошлое не должно вмешиваться в мое настоящее. Или же в мое будущее. — Он заставил себя отстраниться от того разочарования, которое заметил в глазах Джины. Она должна понять, что он не искал любви. И если она позволила себе надеяться на большее, ведь это не его вина, верно? — У нас деловое соглашение, Джина. Ничего больше. Не ожидай от меня того, чего я не могу тебе дать. Тогда, возможно, мы оба получим то, что нам нужно.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
В течение нескольких дней Джина жила под впечатлением их последнего разговора. Она принудила себя удержать в памяти не только горячий жар его поцелуя, но и леденящий холод глаз.
Не обманывала ли она себя все эти месяцы? Не цеплялась ли просто за свои детские мечты, не имеющие ничего общего с настоящей реальностью? Может, пришло время признать поражение и скрепить свое сердце, пока оно еще не окончательно разбито?
Джина натянула поводья, заставив Рози свернуть на узкую, хорошо проторенную тропинку, ведущую к родовому кладбищу Кингов. Темные грозовые облака, весь день неподвижно висевшие над горизонтом, вдруг, словно по команде, двинулись вперед, как наступающая армия неприятеля.
Свет померк. Температура упала. Плотная серая мгла окружила ее со всех сторон. Холодный ветер поднимал и закручивал длинные волосы Джины, бросая их ей на спину. Рози беспокойно танцевала под ней, чувствуя надвигающуюся грозу и не желая больше ничего, кроме как вернуться домой в теплое уютное стойло.
Но у Джины была цель, и она не собиралась поворачивать назад, прежде чем не узнала бы то, что хотела. Как удалось Адаму полностью исключить из своей жизни его погибшую семью? С точностью хирурга он отрезал часть своего прошлого и запрятал в самый далекий уголок души. Каким нужно быть человеком, чтобы сделать это?
Уходящее лето сползало в осень. Вскоре листья на деревьях вокруг старого кладбища, запестрев золотыми и багряными красками, вздрагивая на ветру, опадут на землю, и потемневшую охру накроет первый снег.
Низкая ограда, окружавшая кладбище, хотя и пострадала от времени, все еще выглядела элегантной и прочной. Вьющийся виноград, цепляясь за чугунный узор, трепетал на ветру своими алыми и пурпурными цветками. Каменные надгробия стали появляться здесь с начала восемнадцатого века. Некоторые стояли наклонившись, с почти стертыми дождем и ветром надписями. Новые держались прямо, их поверхность блестела, высеченные надписи были легкоразличимы.
