Помни меня (СИ) - Дашковская Ариша

Я бы назвала то, что во мне сопротивлялось, здравым смыслом, но спорить не хотелось.

— Неужели тебе болеть охота?

— Нет. Но можно как-то без моего участия эту процедуру организовать? По фотографии. Или я вещь могу дать любую. Пусть снимает, что считает нужным.

— Марина, если б можно было, я бы и разговаривать с тобой не стала. Надо же бороться как-то за себя, Мариночка. Пожалуйста.

Я почувствовала жалость к женщине, которую до сих пор в душе так и не признала матерью. Она искренне переживала за меня и пыталась помочь, доступными ей средствами. Поэтому я согласилась.

Баба Нюра выделила в своём плотном графике время с двенадцати до часу, чтобы меня принять. Мать то и дело подгоняла меня, ворча, что я слишком медленно собираюсь, что прийти мы должны к назначенному времени и ни минутой позже.

Сама она несколько раз перепроверила перед выходом свою матерчатую сумку, в которой был трёхлитровый баллон с водой и какие-то небольшие свёртки.

Баба Нюра жила за углом. Неспешным шагом можно было дойти менее чем за десять минут. Но всю дорогу мать шикала на меня, что я не на прогулке и нужно быстрее шевелить ногами. Перед домом целительницы образовалась целая очередь из машин. Некоторые мужчины с выражением покорной обречённости курили, дожидаясь, пока их родные получат свою порцию гальцевского чуда. Мать открыла калитку, и мы вошли. Видимая часть двора была забетонирована. От августовского солнца посетителей, сидящих на деревянных лавках, защищал шиферный навес. По шпалерам вились виноградные лозы, создавая дополнительную тень и скрывая от любопытных глаз остальной двор.

Основную клиентуру бабы Нюры составляли женщины и дети. Малыши носились друг за другом и обрывали незрелый виноград, игнорируя запреты матерей, уставших не меньше, чем их чада. Дети постарше уткнулись в телефоны и планшеты. Впрочем, и взрослые, которым не было необходимости следить за детворой, занимались тем же. Но как только мать хлопнула калиткой, закрывая её, лица, утомлённые ожиданием и жарой, сразу же обратились к нам.

— Нам назначено на двенадцать, — пояснила она, оглядывая присутствующих.

— Нам тоже, вообще-то, на двенадцать назначено, — чуть не подскочила с места нарядно одетая по гальцевским меркам женщина. Явно городская. Было видно, что она готова принять бой и отстоять своё право пройти перед нами.

Мать только пожала плечами и отвернулась от неё, показывая, что не желает спорить.

Как только из дома вышла женщина, бережно прижимающая к себе баллон с водой, мать рванула вперёд. Из-за двери показалась голова бабы Нюры:

— Валентина, Марина, пройдите.

Женщина, с которой только что состоялся разговор, хотела возмутиться, но повелительный жест целительницы заставил её закрыть рот.

— Приму всех. Ругани в этом доме места нет.

Баба Нюра провела нас в небольшую комнатку, из мебели в которой были только два стула, стол и тахта, застеленная цветастым покрывалом. В углу на полочках одна под другой располагались иконы.

Мать села на тахту, мне же баба Нюра велела сесть на стул, который она поставила в центр комнаты. Перед тем как приступить к своим манипуляциям, целительница сложила руки в молитвенном жесте и что-то неразличимо прошептала. Затем она подошла ко мне почти вплотную и стала водить руками над моей головой.

— Что чувствуешь? — спросила она.

— Вы волосинки, которые торчат, задеваете и немного щекотно.

— Не то ты чувствуешь. Ну конечно, руки же скрестила! Ты же закрываешься от меня. Ты их на коленки положи. Вот так. А теперь что чувствуешь? Холод? Тепло?

— Ничего.

— Каналы энергетические у тебя забиты. Холодом сквозит от тебя. Брешей много. Защиты нет. Вниз тебя тянут, а с Космосом связь перекрыта, — она водила руками по воздуху вдоль моего тела, время от времени недовольно цокая языком. — Сильная порча на тебе. На смерть сделана. Будем лечить тебя, с Божьей помощью.

Она повернулась к матери:

— Принесла то, что велела?

Мать кивнула, протягивая сумку.

Баба Нюра приняла её, поставила на стол и вынула сначала пакет с яйцами и небольшие свёртки, а потом и банку с водой.

— Воду после полуночи набирала? Проточную?

— Всё, как ты сказала, сделала.

Целительница взяла в ящичке стола коробок со спичками, положила рядом с банкой. Несколько раз провела ладонью над горлом банки, потом наклонилась над ним и стала прямо в него что-то шептать. Шептание прерывалось зевками. Мать сосредоточенно следила за ней, будто боялась пропустить нечто важное. Я тоже следила, надеясь не пропустить момент, когда баба Нюра туда случайно плюнет. Тогда бы эту воду меня не заставили пить даже увещевания матери. Между тем баба Нюра чиркнула спичкой и, продолжая нашёптывать, несколько раз бегло перекрестила воду в банке. Когда спичка почти догорела, она бросила её в баллон. С шипением спичка погрузилась в воду. То же самое она проделала с ещё двумя спичками. А я смотрела, как они, приближаясь друг к другу, принимают форму креста и опускаются всё ниже и ниже.

— На дно, на дно идут, видите? — словно торжествовала женщина. — На смерть сделана порча. А я сразу это сказала.

Произнеся эту фразу, целительница отлила воду в стакан, и, набрав полный рот воды, брызнула ею мне в лицо. Я дёрнулась на стуле и чуть не упала с него.

— Сопротивляется, ну посмотрим, я тебя всё равно сильнее.

Я попыталась утереть мокрое лицо хотя бы руками, но тут же получила по ним от бабы Нюры:

— Не смей! Само должно высохнуть. Будешь умываться дома и вытираться подолом ночной сорочки. Поняла?

— Да.

— Ну вот и славно. — Баба Нюра вернулась к своему рабочему столу и развернула один из свёртков. В нём были церковные восковые свечи. Старушка уселась на стул, достала ножницы и стала разрезать свечи пополам. Потом она от каждой отщипнула по кусочку воска, обнажая фитильки. Из того же ящика достала плоскую алюминиевую тарелку и поставила перед собой. Одну из свечек она зажгла. К её пламени она поочерёдно подносила остальные и ставила на тарелку кругом. Растопленный воск, застывая, держал их в вертикальном положении. Затем она подносила уже оплавившуюся свечку к фитилькам — и вскоре на всех свечах плясало весёлое пламя. Эту тарелку она поместила под стул, на котором я сидела. Свечи затрещали.

— Дым-то какой чёрный, — ахнула мать.

— Это порчь горит!

Постепенно мне стало подпекать снизу, я заёрзала на стуле.

— Ага, не нравится? — торжествующе улыбнулась баба Нюра.

Я бы ответила «не нравится», если бы была уверена, что она разговаривает со мной, а не со злосчастной «порчью».

— Будем жарить тебя.

Всё это время она совершала пасы руками, махала ими передо мной, разводила в стороны, щёлкая пальцами. А когда целительница бережно достала из того же ящичка нечто, напоминающее ритуальные кинжалы, я поняла, что она собирается меня ещё и резать.

Мои опасения подтвердились, когда она со свистом разрезала воздух по обеим сторонам от меня.

— Что вы делаете? — я инстинктивно поджала плечи, вдруг у бабы Нюры рука дрогнет, всё-таки пожилая женщина, мало ли.

— Отсекаю от тебя всю нечисть.

Баба Нюра старалась на славу. Я представила, как ко мне со всех сторон тянутся тёмные щупальца, похожие на шланг пылесоса, для того чтобы высосать из меня энергию. А целительница героически рубит их кинжалами, сопровождая каждый взмах громким «Эх!»

Наконец кинжалы были любовно завёрнуты в алую ткань и убраны на место. Я всё ещё была жива и даже не покалечена. Не знаю, как там ощущала себя моя «порчь». Наверное, она тоже сносно себя чувствовала, потому что баба Нюра всё никак не могла угомониться и возобновила махи руками. Но теперь она что-то крутила над моей головой.

— А сейчас что вы делаете? — шёпотом поинтересовалась я.

— Столб энергетический у тебя съезжает. Надо поправить.

Лишь бы не крыша, как у вас, подумала я, а вслух сказала:

— А может, хватит уже?

— Цыц! — шикнула мать с тахты. — Пришла за помощью. Будь добра, лечись молча.