Элис Маккинли - У подножья Эдельвейса

Шел уже пятый день с тех пор, как она первый раз открыла глаза в этой хижине. Жизнь невероятно быстро вошла в четко обозначенную колею, приобрела размеренность и упорядоченность. Обычно Линда, несмотря на свою восприимчивость и мобильность, довольно долго привыкала к новой обстановке. А здесь уже через пару дней чувствовала себя как дома. Разумеется, это была заслуга Джона.

С самого начала он повел себя очень толково, дав понять, кто из них двоих главный, и организовал жизнь с учетом интересов обоих. Конечно, со многими желаниями Линды Джон не считался, но лишь потому, что они, по его мнению, могли повредить и без того слабому здоровью подопечной.

Утро начиналось с завтрака и приема лекарств, потом ей разрешалось немного посидеть. Причем Джон старался быть дома, и время проходило за разговорами и шутками. Затем обед и обязательный отдых. Здесь Линда пыталась протестовать, но, увы, эти выступления из раза в раз ничем не заканчивались. Подушка неизменно вытаскивалась из-под спины и оказывалась под ее головой, одеяла натягивались до подбородка. Джон всегда дожидался, пока Линда действительно уснет, и только потом шел заниматься своими делами. Вечером проходил очередной прием лекарств, осмотр, дабы выявить результаты лечения и скорректировать врачебные мероприятия. Ужин. И снова сон.

Линда улыбнулась, сравнивая этот жесткий режим с тем, как она обычно лечилась раньше. О том, чтобы сидеть дома, не могло быть и речи. Лекарства? Они, конечно, принимались, но время от времени, без какой-либо системы. Одним словом, Линда обычно не лечилась, а ждала, пока заболевание само пройдет, благо отец-северянин передал ей недюжинное здоровье. И молодой организм в большинстве случаев сам справлялся с недугами. Но порой болезнь затягивалась из-за безалаберного отношения к лечению.

У Джона она выздоравливала гораздо быстрее. Угроза воспаления легких, ангина, сильный насморк – это, пожалуй, неполный перечень заболеваний, которые он лечил одновременно. И весьма успешно. Линда была вынуждена признать, что травы действуют ничуть не хуже, а иногда и лучше обычных лекарств.

Итак, хижина стала ей чуть ли не более родной, чем собственный дом. Чем Анкоридж. Линда, которой теперь приходилось проводить целые дни в кровати, много думала об этом. А что еще было делать, когда ровно в восемь гасился большой свет и Джон, усевшись в кресло, переставал реагировать на какие бы то ни было просьбы, кроме чисто физиологических? И Линда думала.

Странно, но здесь, на краю света, вдали от шума больших городов, она не вспоминала ни о семье, ни о Чаке. Да вообще все ее мысли крутились вокруг этой лачуги. А если точнее, то вокруг Джона…

С каждым днем его присутствие доставляло ей все больше радости, становилось прямо-таки необходимым. Линда то и дело ловила себя на том, что у нее резко падает настроение, если Джон задерживается во дворе, куда ей самой выходить категорически запрещалось. Неужели она нашла настоящего мужчину, не только способного, но и готового заменить ей отца? И Линда ликовала, стараясь насладиться каждым моментом. Строгость, взыскательность стали даже нравиться ей, потому что за каждым словом, за каждым указанием, выговором она чувствовала заботу. Всепоглощающую заботу отца о своем драгоценном чаде. Заботу, готовую на любые жертвы и лишения.

К примеру, вчера она, желая помочь убрать посуду, ненароком разбила две тарелки – ее шатнуло от слабости. И что? Джон даже не вспомнил о черепках, а вот за то, что мисс Неугомонность ходит босиком по холодному полу, ей попало. За день до этого у нее вечером поднялась температура, и Джон не спал всю ночь: менял полотенце на голове, давай ей жаропонижающие. Даже переодел, когда пижама стала влажной. Линда совершенно перестала стесняться его: чего стоила только одна процедура залечивания синяков, когда Джон втирал мазь во все места, которые считал нужным.

Сначала он предложил это очень тактично, но Линда махнула рукой: не все ли равно, если мужчина смотрит на тебя не как на женщину, а как врач на пациентку. Тем более что он еще и считает тебя маленькой. А мазь действовала очень эффективно, гематомы, опухоли проходили очень быстро и переставали болеть. Линде этот процесс даже доставлял удовольствие: руки Джона, такие нежные, ласковые, заботливые, делали все очень аккуратно, бережно. Было приятно ощущать круговые движения пальцев. Линде вообще нравились прикосновения Джона, даже если это были шлепки.

Вечерний массаж уже вошел у них в привычку. Линда без зазрения совести лгала, что у нее болит голова, а от массажа ей якобы становится легче. И Джон покорно перебирал волосы на ее затылке, растирал виски, лоб ровно до восьми часов. Другая уловка Линды состояла в том, что она уверяла своего новоявленного папашу в наличии жутких кошмаров, и кресло ставилось вплотную к кровати. Иногда даже, скосив глаза, можно было прочитать какую-нибудь статью в медицинском справочнике. Делалось же это с одной-единственной целью – держать Джона за руку, знать, что он рядом. Линда засыпала теперь исключительно так.

Кажется, за последние лет пятнадцать она впервые чувствовала себя абсолютно счастливой. Правда, временами в сердце появлялась какая-то смутная, необъяснимая тоска, и тогда очень хотелось, чтобы Джон непременно сел рядом. Но Линда, похоже, уже начала догадываться о ее природе.

Каждый счастливый день приближал момент разлуки. Расчистят дорогу – и сказка закончится. А этого ой как не хотелось. Хотя умом Линда отлично понимала, что подобная идиллия в горах не может продолжаться вечно и надо быть благодарной судьбе за эти две недели. Единственные две недели в жизни, когда удалось ощутить тепло и заботу настоящей семьи. Пускай среди снегов, пускай в такой оригинальной форме, когда пришлось выдавать себя за ребенка. Но кто из взрослых не мечтал однажды хоть ненадолго вернуться в детство?

А у нее это получилось по-настоящему. К тому же тоску всегда было легко отогнать: ведь впереди еще много дней. Это успокаивало. Надо только постараться выжать из отведенного времени максимум ощущений. И, глядя на спящего Джона, Линда, кажется, уже нашла очередной способ добиться этого. Ведь кровать не просто большая, а огромная. Почему бы не спать на ней вдвоем? Все лучше, чем в кресле.

Ах! Как бы было приятно почувствовать его сильную руку на своем плече, склонить голову на его грудь. Но, само собой разумеется, Джон не пойдет на это без веской причины. В конце концов, они чужие люди. За подобные вещи, сболтни Линда дома о такой ночевке, сажают. Обвиняют в развращении малолетних. А ведь при всей его заботе и чисто отеческой нежности Джон прекрасно понимает, что можно, а чего нельзя.