Энн Вулф - Я буду рядом

Гермия услышала за спиной легкий шорох — словно пробежала мышь или крыса — и обернулась. Из-за тростниковой циновки, заменяющей дверь, на нее смотрели оливковые глаза Джамбаты-младшего. Проказник подглядывал! — догадалась Гермия и погрозила шелохнувшейся циновке пальцем. Циновка вновь качнулась: Джамбата-младший счел за лучшее удалиться.

Настало время прощаться. Несмотря на то, что Гермия провела в доме Джамбаты всего одну ночь, ей было жаль расставаться с этими людьми. И с Понаей, пытавшейся наставить ее на путь истинный, и с молчаливой старушкой Синавой, и с оливковоглазым проказником Джамбатой-младшим. Да и с остальными ребятишками, имен которых Гермия так и не смогла запомнить.

Странно, она никогда не думала о детях и уж, тем более, не хотела обзаводиться большим семейством. Но сейчас, глядя на Понаю, которая — Констанс был прав — счастлива по-своему, у Гермии мелькнула шальная мысль о том, что когда-нибудь и она, возможно, захочет такую же семью. Пока время еще не приспело, но кто знает, что будет завтра?

Поная и Джамбата-младший попрощались с ней особенно тепло. Женщина ласково обняла ее за плечи, а Джамбата-младший, улыбаясь, произнес какую-то фразу, смысл которой был для Гермии неясен. Позже, когда они уже вышли за пределы деревни и шли по высокому гребню, нависшему над бирюзовым полотном океана, Гермия попросила Джамбату перевести слова сына.

— Ты очень красавица. Как боги, — ответил Джамбата.

Щеки Гермии порозовели, и, чтобы скрыть смущение, она отвернулась от переводчика. Ее полуопущенный взгляд встретился со взглядом Констанса. В его глазах мелькнуло что-то, похожее на боль.

— Не знаю, могу ли я спросить у тебя, Джамбата, — робко начала Гермия когда они остановились на небольшой привал, — но мне было бы очень интересно знать одну вещь.

— Спрашивай, пажалста, — закивал Джамбата.

Они сидели на траве и ели рис с овощами, который приготовила им на дорогу Поная. Гермия боялась, что ее вопрос может оказаться не к месту, но любопытство все-таки взяло верх над благоразумием.

— Почему вы едите правой рукой, а левую не используете совсем?

— Джамбата, — неожиданно вмешался Констанс, — можно я отвечу Гермии на этот вопрос? А ты, если что, исправишь мое незнание.

— Можна, можна…

— У индонезийцев левая рука считается нечистой. Они никогда не подают ее при встрече, не едят этой рукой. Они… — га… гм… совершают ей некое… гм… гм… омовение… Ну, как тебе сказать… — Констанс смущенно подбирал слова и уже проклинал себя за то, что решил похвастаться перед Гермией своей просвещенностью в нравах индонезийцев. — М… м… Омовение некоторых частей тела…

Он вопросительно посмотрел на Гермию, пытаясь угадать, поняла она, о чем идет речь, или все еще нет. Гермия, улыбнувшись, кивнула, и Констанс с облегчением вздохнул, при этом продолжая чувствовать себя полным идиотом. Как он мог забыть об этой маленькой, но очень щекотливой детали? Похвастался, называется. Настоящий кладезь знаний…

— Да, да, — подтвердил Джамбата, чем немного утешил Констанса. — Грязный рука, плохой рука! — Он демонстративно хлопнул правой рукой по левой, будто наказывая ее. — Очень плохой рука!

— Спасибо. — Гермия благодарно кивнула Констансу и Джамбате. — Я сгорала от любопытства, но все время боялась спросить. Как это… — обратилась она к Джамбате. — В пословице: «много будешь знать, скоро состаришься»… В общем, иногда любопытство до добра не доводит.

Это уж точно, усмехнулся про себя Констанс, вспоминая утреннюю сцену с портсигаром. Не доводит… А уж тебя, Гермия, точно не доведет… Однако его не переставала удивлять та неожиданная бодрость духа, которую он никогда не думал открыть в Гермии. То есть, конечно, он считал ее женщиной сильной и способной на многое, но ему всегда казалось, что это «многое» ограничивается рамками цивилизованного мира…

Констансу никогда не пришло бы в голову, что эта женщина, попав в совершенно иной мир чуждой культуры и почти дикой природы, поведет себя как настоящий борец. И при этом будет совсем неплохо себя чувствовать.

Он ожидал, что Герми будет ныть, стонать, жаловаться на «весь этот ад», но она, кажется, чувствовала себя превосходно, несмотря на отсутствие Пойта. Конечно, она переживала за жениха, в этом Констанс не сомневался. Но было видно, что их вынужденное путешествие не доставляет ей серьезных неудобств. Что бы это значило? Раньше Гермия проклинала все совместные поездки куда бы то ни было, хотя они останавливались в неплохих — на его взгляд — отелях, а теперь на Богом забытом Комодо она спрашивает у рыбака, почему он не прикасается к пище левой рукой… Не похоже, чтобы она просто мирилась с обстоятельствами…

Для Констанса это было загадкой. Точнее, одной из загадок Гермии Шайн… И теперь, пожалуй, впервые за все время их разрыва, Констанс задумался: а может, Гермия права, и именно он не хотел замечать ее, отодвигая ее на второй план своим постоянным отсутствием? Пропадая на несколько дней, а то и недель, он не видел ее, не знал — или не хотел знать, — о чем она думает, чем она живет… Они казались людьми из разных миров, но так ли это было на самом деле? Может быть, стоило копнуть немного глубже, выслушать ее хотя бы раз и не позволить злой иронии застлать истинную суть их отношений? Но тогда он об этом не думал. Тогда его смертельно пугало одно: она пытается ограничить его свободу. А это ведь так просто: понять его, вкусить хотя бы кроху того, чем он живет…

Каким же он все-таки был эгоистом, если разобраться. Он требовал от нее того, чего сам не мог дать. В его жизни было совсем немного женщин, готовых терпеть его выходки. Но ни одна из них не понимала его до конца. Они просто принимали его. Как данность, как неизбежность. Принимали с покорностью и, наверное, с равнодушием. Гермия была исключением: она, живущая в совершенно другом мире, пыталась понять его, и она любила. Пожалуй, это главное — любила. Но, увы, этот глагол теперь он может употребить лишь в прошедшем времени…

Когда-то давно они мечтали отдохнуть на Кипре — острове греческой богини Афродиты. Это была вторая попытка примирения. И, очевидно, последняя. Констанс прикрыл глаза и пытался вспомнить все до мелочей: ее слова, ее движения, ее улыбку, ямочки на розовых щеках. Их мечты, их глупые слова и жаркие ласки… Если бы они могли попробовать еще раз. Если бы у него был этот шанс… Впрочем, об этом нечего и думать. Едва ли Гермия, даже эта Гермия, которая с олимпийским спокойствием бродит по острову Комодо, предпочтет его, вечного бродягу, линейно правильному Пойти-Войти…