Кара Колтер - Утро роз

— Лжешь.

— Откуда ты знаешь?

— Я играл с тобой в покер. Так трудно сказать правду?

— Кто бы говорил, мистер Пожиратель жуков! Конечно, я все тебе должна рассказать, а ты мне — ничего.

Минуту он колебался. А потом разглядел в ее глазах выражение горького одиночества, вроде бы несовместимого с водоворотом жизни, вечно ее кружившим.

— Что бы ты хотела узнать?

— Все.

Он услышал упрямство в ее голосе. И капитуляцию — в своем.

— Ну, может, не совсем все, — испуганно поправилась она.

— Я — постановщик порнографических фильмов, — сказал Рэнд.

Ее глаза широко раскрылись.

— Шучу. — И вдруг он обнаружил, что рассказывает ей о вещах, которые не предполагал рассказывать никому. О том, каково расти в вечных переездах, в разных частях света. О новых школах, о том, как становился все осторожнее в своих привязанностях. О том, как эти переезды вконец измучили его мать и как она покинула их.

Об уроке, усвоенном от отца, — «долг превыше всего», и от матери — «никогда не верь столь расплывчатому понятию, как любовь». Рассказал, как пошел по стопам отца, став военным, и как его выделили за способности к языкам. Рассказал, как его жизнь подчинилась тайне, стала кочевой и непостоянной. Как ему нельзя было впускать в нее других людей.

— Впрочем, — добавил Рэнд, — впускать к себе других у меня так и так получалось неважно.

А потом рассказал о своем последнем задании — внедриться в предполагаемое гнездо террористов, деревню на другом конце земного шара. По легенде он был учителем от одной организации международной помощи. Рассказал Рэнд и о том, как буквально влюбился в благородных людей и их древнюю культуру, мучаясь от необходимости вести двойную жизнь.

— Я нашел себя. Нашел место, где нужен. Мне нравилось учить. Те люди стремились учиться и желали того же, что и другие, — более достойной жизни для своих детей. Те дни можно назвать лучшими в моей жизни. — Некоторое время он молчал, вспоминая, и был благодарен Челси, не торопившей его. — Оказаться под подозрением стало почти облегчением.

Его бросили в тюрьму, где он провел без суда восемь месяцев, что, учитывая суровость тамошних законов, можно считать везением.

— Ирония в том, что я узнал людей так, как не думал даже узнать. У моего товарища по камере был другой цвет кожи, иная религия, язык. Но Рафик стал мне роднее брата. В месте, изначально отвергающем возможность смеяться, мы смеялись… И выжили благодаря друг другу. А потом этот взрыв, устроенный специальной группой, посланной за мной. Я едва выжил. — Он дотронулся до шрамов на лице. — А Рафик не сумел…

Они помолчали.

— После я был в очень плохой форме, и не только физически. Я погрузился во мрак, который не могу и не хочу тебе описывать.

Ее рука сжала его плечо — прикосновение сродни глотку прохладной воды после долгого перехода по пустыне.

— Когда Кэм связался со мной относительно этой работы, сначала я сказал «нет». Но он настаивал, и я понял, что мне бросают спасательный канат, дают способ выбраться из мрака. Я подумал, что работа будет приятной и легкой, совершенно не напоминающей о мире, который я знаю.

— И?.. — спросила она хрипло.

— И она действительно оказалась совсем другой. Но приятной и легкой? — Он фыркнул. — Тому, кто с тобой связался, мало не покажется.

Оба затаили дыхание. Она пересела ближе и взяла его лицо в ладони. Провела пальцами по шрамам.

— Ты такой красивый…

— Как ты можешь трогать шрамы и говорить нечто столь абсурдное?

— С первой же минуты, как я увидела тебя, я не видела шрамов. А только силу.

— Прекрати, Челси!

— Не хочу. — Ее губы нашли его изуродованную щеку, коснулись ее.

Он обхватил ее запястья и отодвинул от себя, но понадобилась вся его сила воли, чтобы отказаться от предложения ее рук, ее глаз и ее губ.

— Я не могу допустить этого здесь, — произнес Рэнд с усилием. — Ты знаешь, что не могу.

Она посмотрела ему в глаза, потом нехотя кивнула.

— Знаю. Ты перестал бы быть собой. Но ты не лишишь меня остального?

— Не знаю, о чем ты, — пробормотал он, хотя отлично знал.

— Зато я знаю — с твоей стороны было бы неэтично воспользоваться ситуацией… в смысле физических отношений. Я понимаю.

— Вот и хорошо, — прохрипел он.

— Но ты не лишишь меня остального? Будешь смеяться со мной? Захочешь узнать меня? Услышать мои секреты?

— Челси…

— Если ты скажешь «нет», ты уволен.

— Опять? Слушай, если в Голливуде откроется вакансия комика, ты могла бы…

— Не пытайся острить. Я серьезно.

— Знаю. Это меня и пугает.

— Ха! Тебя ничего в жизни не пугает, Рэнд Пибоди.

— Кроме этого. — Рэнд обнаружил, что силы наконец покинули его. И вместо отказа сказал: — Расскажи мне о своих секретах. — Он действительно хотел их узнать. Это была сделка. Секрет за секрет. — Дай мне что-нибудь, что я смогу забрать с собой, когда уйду. Ту часть тебя, которой ни у кого больше нет.

Услышала ли она самое главное? Что он уйдет?

Со стоном она подалась к нему.

— Не эту часть тебя, — тихо сказал Рэнд.

— Ладно. Ты помнишь того молодого человека, с которым мы обедали? Броди?

Он кивнул.

— Это была я. Если б не отец, я, вероятно, была бы именно такой, как он, — бездомной, умоляющей о еде и работе.

— Почему?

— Он сказал, что никогда не учился читать. А у меня… у меня дислексия. Ты знаешь, что это такое? Неспособность к обучению.

— Понимаю…

— Большими трудами меня научили читать и писать. Плохо. Довольствия мне тут не получить. Я даже не смогла бы читать вслух тете. Разбирала бы по слогам. Если б не статус семьи, я была бы такой же, как Броди.

— Ох, Челси!

— Не смей меня жалеть!

— С чего ты взяла, что я тебя жалею?

— Потому что я глупа. Вот мой самый большой секрет. Я дура. — Слезы потекли снова, и она прикрыла лицо руками.

Он бережно отвел руки в сторону.

— Читать. Писать. Разве это секрет? То, что ты не можешь делать. Главный твой секрет, причем от тебя же самой, — то, что ты можешь.

Она смотрела, словно готова была раствориться в нем, словно целую жизнь ждала этих слов. И ему хотелось продлить мгновение навеки, сохранить его, забрав с собой, когда он уйдет. Но вместо этого он резко встал.

— Думаю, пора кормить кур. Ты идешь?

По ее лицу пробежала тень сожаления. Ей тоже хотелось продлить то мгновение вечно. Но она сбросила наваждение и улыбнулась ему.

— Только если ты пообещаешь ругать их на арабском.

Челси откинула голову назад, наслаждаясь падающими на лицо солнечными лучами. Она свободна! Впервые в жизни она рассказала всю правду о себе. А присутствие Рэнда, его вера в то, что главный ее секрет не в ее недостатках, а в ее способностях, буквально окрылили ее.