Работа над ошибками - Ульяна Гринь
Коля напрягся на секунду, потом мотнул головой и решительно сказал:
- Алька, слушай меня: езжай в Лисий Нос, там моя бабка живёт. Баба Лида Кондратьева. Ленинская улица, дом двадцать! У неё поживёшь, пока я не вернусь! Поняла? Запомнишь?
- Запомню! – сердце билось, как сумасшедшее. – А она меня не прогонит?
- Бабка-то? Не-ет. Она суровая, но хорошая! Езжай сразу к ней, не бойся! Расскажешь всё, она поймёт, а я ей письмо напишу, как только смогу.
- Граждане провожающие, отойдите от вагонов!
- Алька, я люблю тебя! – крикнул Коля, которого оттеснили от окна. – Алька, слышишь? Люблю!
- Я тоже тебя люблю, Коля!
Услышал он или нет, не знаю. Двери вагонов со скрипом закрывались. Поезд шумно выдохнул, свистнул, дёрнулся. Я стояла и смотрела, как ползут вагоны, оставляя за собой рельсы и шпалы, и мне ужасно хотелось плакать. Гормоны, что ли? Или наконец-то стало страшно? Или просто сердце рвалось на кусочки, потому что Коля уезжал далеко, неизвестно куда на целых два года…
Но, когда я вышла из вокзала, настроение переменилось. Точно, гормоны шалят. Мне стало так странно, что хотелось истерически смеяться и петь песни. С улыбкой я шла по улице, подставляя лицо весеннему солнцу. Меня несла вперёд любовь. Она цвела в сердце большим пахучим цветком, наполняя всё моё существо пьянящим ароматом счастья.
А у самого дома наступил откат.
Что я делаю? Ухожу из семьи к какой-то бабке Коли, чтобы у неё растить ребёнка? А вдруг она сумасшедшая или алкоголичка? Да и легально она мне никто, ведь мы с Колей не расписаны… Лисий Нос это сколько километров от Питера? То есть, ещё пока от Ленинграда… Или город уже переименовали? Да, я же в девяносто втором, уже в Санкт-Петербурге. Автобус уже ходит в пригород или нужно трястись на электричке? Стоп, так я всё-таки еду к бабе Лиде Кондратьевой?
Остановилась у магазина, задумалась на несколько секунд. И решила: еду. Мама меня в покое не оставит и доведёт либо до аборта, либо до нервного срыва. А когда ребёнок уже родится, она обязательно полюбит внука. Или внучку. Так что вперёд, надо позвонить домой, чтобы Валя собрала мне вещи.
Только как? У меня нет денег, даже двушки нет для таксофона.
Стук в окно изнутри. Я присмотрелась – Таня. Машет рукой, зовёт. О, точно, попрошу позвонить из магазина. Вошла, подошла к прилавку. Покупателей как раз не было, и Таня спросила с любопытством:
- Ну что, догнала?
- Догнала и простилась, спасибо, Тань. Слушай, а можно от вас позвонить быстренько?
Продавщица огляделась и заговорщицки кивнула, открывая перегородку в зал. Я нырнула за прилавок, схватила телефонную трубку и задумалась. Какой у нас был номер тогда? Память моя, боль моя… Палец завис над диском, выбирая цифру, и номер вернулся сам собой. Двести двенадцать – сорок – тридцать восемь.
Гудок.
Ещё гудок.
И ещё один.
- Алло?
Валин голос! Я обрадовалась, спросила:
- Валя, родители дома?
- Их нет, - ответила домработница и спохватилась: - Аля, это ты? Ты откуда, из больницы звонишь?
- Нет, я оттуда сбежала! Валечка, собери мне мои вещи, только немного, и скрипку тоже, и вынеси всё в подворотню, пожалуйста!
- Зачем? – удивилась она.
- Надо, объясню. Валя, я тебя жду!
И повесила трубку. Надеюсь, она не позвонит маме или папе…
Ждала я Валю недолго. Всего минут пятнадцать прошло, и гулко застучали каблучки стареньких туфель домработницы. Она бежала ко мне с тревожным выражением лица, заквохтала по-бабьи:
- Как же так? Сбежала? А что мама скажет? Алечка, а зачем тебе вещи?
- Я, Валечка, ухожу, - сказала твёрдо, чтобы пресечь всякие жалостливые речи. – Рожать буду, а потом, когда Коля вернётся из армии, мы с ним поженимся. А мама с папой этого не допустят, поэтому и ухожу.
- А куда? Куда ты уходишь? Где жить-то будешь, дурочка ты моя?!
- Вот этого я тебе не скажу, потому что ты меня выдашь маме! Я тебе позвоню, ладно?
Я оставила Валю в полной растерянности. Добрая домработница будет страшно переживать за меня и за всю нашу семью – ведь мама всегда рыдает, а папа хватается за сердце. Кстати, папу бы обследовать в милицейском госпитале, там лучшие врачи… Я займусь этим попозже, когда всё разъяснится. Умер он в девяносто восьмом – не выдержал реформ и кризиса, когда деньги совсем обесценились и все накопления превратились в тыкву. Надо подсказать, чтобы покупали доллары…
На вокзале мне всё в том же окошке справочной сказали, что в Лисий Нос электричка отправляется с Финляндского вокзала. Я расстроилась, потому что это надо было тащиться через полгорода и Неву, а денег на метро у меня не было. Села передохнуть – в ногах правды нет, и так набегалась туда-сюда. Машинально открыла футляр скрипки – проверить, как она там, вдруг Валя тряхнула или ещё что. Погладила лакированную деку, ощутила привычное уже желание сыграть…
Откуда-то с другого конца вокзального холла слышалась музыка, играл живой квартет. Что-то весёлое, джазовое, зажигательное. Пальцы зачесались подобрать эту мелодию на скрипке. И тут в голову стукнуло: вот я дура! Я же могу сыграть и попробовать заработать деньги! Хотя бы на электричку уж точно наскребу, зайцем ехать дороже для моих нервов.
Положила раскрытый футляр на пол, как видела это в фильмах, встала и прижала подбородник к плечу, вдохновлённо взмахнула смычком. Заиграла мелодию, которую очень любила. Рахманинова. Она как раз подходила под моё мятежное настроение с ноткой меланхолии. Но люди шли мимо, поглядывая в мою сторону, и не задерживались. Я продолжала, стиснув зубы и вкладывая в игру всю свою душу.
Тщетно.
Классику не хотят. Ладно, тогда я попробую репертуар, который играла с Тасей в кабаках! Правда, не все песни уже написаны, нужно подбирать осторожно. А начну, пожалуй, с рока.
«Что такое осень?»
«Кукушка».
«Прогулки по воде».
«Полковнику никто не пишет».
С последней песней я немного промахнулась, потому что она датировалась концом девяностых, но люди слушали. В основном, молодёжь, но и постарше тоже останавливались, кивали в такт, кидали в футляр монетки и мелкие купюры. Я всё никак не могла остановиться, оживая в музыке, в поющей и плачущей скрипке.
А когда рок отыграл себя, я вдруг снова ужаснулась тому, что изменила. Последствия могли быть фатальными. Вдруг я умру
