Любовь как сладкий полусон - Олег Владимирович Фурашов
Где родилась, моя снежинка?
Откуда, нежная, летишь?
И вот жемчужною слезинкой
В ресницах милой ты дрожишь.
Вы, как мечты мои, красивы,
Как чудо-грёзы далеки,
Как божьи пташечки пугливы,
И одинаково хрупки.
А я на вас дохнуть не смею:
Вдруг вы исчезнете, как сон?
Вас как судьбу свою лелею!
Сколь безнадёжно я смешон…
Не сохранить шаги в пространстве,
На время не наложить вето,
И вянет в жутком постоянстве
Их бытие, их бабье лето.
Снегурочка моя не знает,
Что предстоящею весною
Вся красота её растает
На небе дымкой голубою.
Морозом, снегом с ливнями
И вьюгой создана –
Невеста неба зимнего,
Да не моя жена.
Чтоб не расстаться с ненаглядной,
Чтоб сказка не случилась вновь,
Нужна к её красе прохладной
Горячая мужская кровь.
И родниковою водой,
От облика неповторимого,
Ты будешь вечно молодой!
В бессмертной памяти любимого…
Концертный вечер был непредсказуем не только для зрителей. Кондрашову, проработавшему программу «наизусть», он тоже открылся с неожиданной стороны. Подлинным откровением для него стала декламация стихотворения Константина Симонова Стеллой. Это событие оттеснило на второй план как его собственное пение, когда вкупе с остальной публикой певцу застенчиво аплодировала и его мама, так и великолепное соло Нины Самохиной, прошедшее на бис.
До концерта Кораблёва шлифовала исполнение баллады Симонова «Сын артиллериста» перед Лукиным, и потому Юрий, наравне с прочими, услышал его впервые. Ах, как же Стелла его читала! Паренька в течение всего её выступления не покидало ощущение того, что он вместе с героем произведения Лёнькой Петровым пережил детство, взросление, боевую молодость. Подростком Лёнька потерял отца-кавалериста, которого ему посильно заменил верный друг отца – майор Деев. Именно с ним Лёньке довелось овладевать не только верховой выездкой, стратегией и тактикой, но и искусством держать удары злодейки-судьбы. Подчас мальчишка Петров сваливался с коня, и тогда:
Свалится и захнычет.
– Понятно, ещё малец!
Деев его поднимет,
Словно второй отец.
Подсадит снова на лошадь:
– Учись, брат, барьеры брать!
Держись, мой мальчик: на свете
Два раза не умирать.
Ничто нас в жизни не может
Вышибить из седла! -
Такая уж поговорка
У майора была.
Потом пришла война. Выполняя боевое задание, Лёнька Петров проник в тыл врага и оттуда корректировал по рации наводку наших батарей. А когда его обнаружили, он вызвал самоубийственный огонь на себя. И Кондрашова охватило ощущение, словно он в связке с ним передавал последние координаты приёмному отцу майору Дееву: «Немцы вокруг меня. Бейте четыре, десять. Не жалейте огня!..» И заодно с самоотверженным разведчиком Юрий готов был умереть за победу.
И на командном пункте,
Приняв последний сигнал,
Майор в оглохшее радио,
Не выдержав, закричал:
– Ты слышишь меня, я верю:
Смертью таких не взять.
Держись, мой мальчик: на свете
Два раза не умирать.
Никто нас в жизни не может
Вышибить из седла! –
Такая уж поговорка
У майора была.
В атаку пошла пехота –
К полудню была чиста
От убегавших немцев
Скалистая высота.
Всюду валялись трупы,
Раненный, но живой,
Был найден в ущелье Лёнька
С обвязанной головой.
Когда размотали повязку,
Что наспех он завязал,
Майор поглядел на Лёньку
И вдруг его не узнал:
Был он как будто прежний,
Спокойный и молодой,
Всё те же глаза мальчишки,
Но только…совсем седой…
Фронтовая легенда проняла Кондрашова. Она прошла через сердце юноши. Поэма словно перекликалась с лихолетьем девяностых годов, которые переживала Россия, его Россия. И лихая година случилась потому, что Родине остро не хватало такого вот Лёньки Петрова, и такого вот майора Деева. В зале плакали…
И со Стеллой с начальными строками стихотворения произошла мистическая, сверхъестественная метаморфоза: из прекрасной феи в строгом платье, трогательно сжимавшей девичий платочек, она в воображении зрителей перевоплотилась в молоденького солдатика, самоотверженно скомкавшего всмятку пилотку, но не дрогнувшего перед костлявой смертью-старухой.
Прозвучал заключительный поэтический аккорд чтицы, но до тех пор, пока его эхо отзывалось в сердцах слушателей, те безмолвствовали, переживая человеческую драму в себе. И только когда наваждение симоновской легенды и актёрская аура, окутывавшие зал и сцену, рассеялись, к замараевцам вернулась прежняя Стелла.
И прорвало людское оцепенение! Оглушительная тишина лопнула под бурей и натиском людской благодарности. Юрий, присоединяясь ко всем, со сладким остервенением отбивал себе ладони. Он отыскал взглядом маму и увидел слёзы у неё на глазах.
Завершился вечер на высокой ноте. Поймавшие кураж артисты с истинно русской удалью, и таким широким размахом и напором исполнили «отходную» песню, что припев её дублировали и делегаты собрания, в едином порыве подтягивая: «Так будьте здоровы, живите богато, а мы уезжаем до дома, до хаты!»
По окончании концерта ребята из ансамбля и Лукин остались в кабинете худрука отмечать фурор, а Кондрашов и Кораблёва, улучив момент, улизнули на улицу. У Стеллы разболелась голова, и ей захотелось подышать свежим воздухом.
– Ты обалденно…поведала нам про Лёньку-артиллериста! – оставшись с Кораблёвой наедине, признался ей Кондрашов.
– Это наследство от мамы, – приглушённо пояснила Стелла, и в её голосе наряду с усталостью зазвучали сдержанная тоска и печаль. – В память о ней и папе я и читала. Мама же работала в школе словесником. Потом – завучем, но уроки всё равно вела. И меня постоянно заставляла штудировать русскую и советскую классику, декламации учила. Эта страсть у неё со студенческой скамьи. Она же была дипломантом многих конкурсов. Симонов – один из любимых её поэтов…Был.
– А-а-а, – понимающе протянул собеседник.
– А ты, Юрочка, читал стихи собственного сочинения? – оживляясь, спросила студентка.
– Если их можно так обозвать, – неуверенно сознался тот.
– Отчего же…Свежо и образно, – поддержала его спутница. – Немножко техника хромает, так ведь это – дело наживное. У тебя что-нибудь ещё есть?
– Так…Разная дребедень. Вот тут, в записной книжке, – постучал юноша указательным пальцем по нагрудному карману курточки.
– Не позволишь взглянуть? – располагающе улыбнулась девушка.
– Шутишь? – подозрительно спросил Кондрашов.
– Я серьёзно, – «погасила» улыбку Стелла. – Ты, Юра, даровитый. Тебе надо учиться.
– Я же поступал на журфак, – ввёл её в курс событий недавнего прошлого паренёк. – По конкурсу не прошёл: балла не хватило. А в десятом классе от нечего делать заметки в местную газету тискал. Районка их публиковала.
– Так, давай, и я выступлю благожелательным критиком, – попросила Кораблёва, подражательно постучав указательным пальцем по нагрудному карману курточки юноши, в котором лежал заветный блокнотик.
– Между нами? – краснея от волнения, условился Кондрашов, расстёгивая клапан кармана.
– Конечно, между нами. Я тебя, Юрочка, не подведу, – успокоила его студентка, принимая книжечку. – И вообще, ты заглядывай к нам в хижину дяди Толи, а то мы с Маришей иногда откровенно скучаем.
На столь мажорной ноте можно было бы и завершить главу, если бы не одно «но»…Утром следующих суток от убитого горем Лукина артистическая фракция узнала, что пока деревенская богема отмечала успех в кабинете худрука, какой-то несознательный элемент «скоммуниз…»…кгм… украл-таки со сцены декорацию. Замараевка, однако…
Глава четвёртая
1
Известный мыслитель Блаженный Августин семнадцать веков назад весьма тонко подметил одну из особенностей человеческого сознания, выразив её приблизительно следующим образом: «Когда меня не спрашивают «Что это такое?» – я знаю,
