Инга Берристер - Время надежд
Казалось, Ричард чего-то ждал от нее, но чего?
Губы Мейбл припухли и стали очень чувствительными. Она ощупала их кончиком языка и вздрогнула, услышав, как при этом Ричард резко втянул воздух. Его пальцы, все еще державшие Мейбл за подбородок, скользнули по щеке и погрузились в волосы. Ричард пробормотал под нос какое-то слово, возможно, ее имя, но Мейбл не была в этом уверена. Она нерешительно посмотрела на него, и в следующее мгновение Ричард накрыл ее рот своим.
На этот раз поцелуй не был ни коротким, ни нежным. На этот раз… Мейбл казалось, что сердце перевернулось в груди. Кровь словно превратилась в жидкий огонь, каждая косточка размякла, она чувствовала себя, как… Мейбл даже не могла подобрать сравнения. Она никогда не испытывала ничего подобного и не знала, что вообще способна испытывать. Если бы Ричард захотел снять с нее и с себя всю одежду, уложить ее на землю и овладеть ею прямо здесь, среди пожухлой осенней травы и опавших листьев, она не только не стала бы его останавливать, но с готовностью помогла бы осуществить намерение.
К счастью, Ричард не собирался делать ничего подобного. Вместо этого он оторвался от ее губ и осыпал короткими быстрыми благодарными поцелуями ее лицо и шею. Когда его губы оказались рядом с ухом Мейбл, он хрипло прошептал:
– Мы не должны этого делать.
Вот именно, не должны! Презирая саму себя за отвратительное, недопустимое поведение, Мейбл на миг замерла, а потом быстро и решительно вырвалась из объятий Ричарда.
– Да, не должны, – с горечью подтвердила она.
Мейбл трясло так, что это невозможно было не заметить. Как я могла? Как допустила, чтобы это произошло? Почему все это вообще началось? По-видимому, Ричард Барраклоу – не просто сексуален, а наделен поистине неукротимой, не поддающейся контролю эротической энергией, иначе он никогда бы даже не попытался прикоснуться ко мне. В конце концов, я же мать Одри.
И все же… Все же ничто не давало повода заключить, что ему недостает выдержки и самообладания…
Впрочем, это еще ничего не значит, ведь совсем недавно ничто также не давало повода заподозрить в нем человека, чья незрелость и ущербное самолюбие побуждают его укладывать в постель молоденьких девушек. Возможно, в этом все дело, и тщеславную натуру мистера Барраклоу приятно согревает мысль, что он сумел очаровать сразу и мать, и дочь. А может…
От этих мыслей, следовавших одна за другой, как гончие за лисой, Мейбл отнюдь не становилось легче. Она попыталась взять себя в руки, унять бешеное биение сердца, но куда там. Тело по-прежнему страстно стремилось к Ричарду каждой своей клеточкой, и Мейбл с трудом верилось, что это ее тело. Женщина чувствовала, что вот-вот расплачется. Она не плакала уже много лет. Давным-давно поняв, что барахтаться в жалости к себе – занятие совершенно бесплодное, Мейбл просто не позволяла себе распускать нюни.
Никогда еще она не чувствовала себя такой уязвимой, и все из-за Ричарда, все из-за мужчины, который не имел никакого права заставлять ее испытывать эти чувства. Из-за мужчины, у которого, как считается, роман с ее дочерью. Из-за мужчины, который только что предал и саму Одри, и ее любовь.
Бремя вины становилось невыносимым. Мейбл хотелось спросить Ричарда: понимал ли он, что делает, вспоминал ли в этот момент об Одри и испытывает ли теперь хотя бы малейшие угрызения совести. Но язык не поворачивался произнести имя дочери. Только не сейчас, уговаривала она себя, когда я только что побывала в его объятиях. Я откликнулась на его ласки с готовностью, я самозабвенно участвовала в этом предательстве наравне с Ричардом, и произнести сейчас имя Одри означало бы предать ее во второй раз. В результате Мейбл ограничилась тем, что тихо спросила:
– Как вы могли вести себя так… низко? Ричард нахмурился и резко бросил:
– По-моему, вы сгущаете краски.
У Мейбл перехватило дыхание. Она чувствовала горечь и презрение к себе. Еще немного, и он сказал бы: «Не обращайте внимания, это ведь всего лишь поцелуй». Что ж, может, она и неопытна, но все же способна понять, что это был не «всего лишь поцелуй». И в такой оценке вовсе нет преувеличения. Бросив на Ричарда осуждающий взгляд, Мейбл сердито сказала:
– Сгущаю краски, говорите? Не думаю. Не в нашем случае.
Хмурая складка на лбу Ричарда стала еще глубже.
– Понятно. Кажется, я совершенно неверно оценил ситуацию.
Инстинкт самосохранения призывал промолчать, но боль и чувство вины помешали Мейбл внять предостережению, и она холодно спросила:
– Что вы имеете в виду?
Спокойный задумчивый взгляд Ричарда совсем не походил на взгляд человека, терзаемого угрызениями совести или неутоленными амбициями.
– Думаю, вы сами знаете, – ответил он мягко, почти нежно, тоном, каким уговаривают непослушного ребенка.
– Нет, не знаю. – Голос Мейбл прозвучал чересчур резко, почти визгливо. Однако Ричард продолжал рассматривать ее все тем же серьезным вопрошающим взглядом, который начинал ее тревожить.
– Ладно, – медленно произнес он, – я думал… Мне казалось, вы, скажем так, не возражали против того, что произошло между нами.
Как только до Мейбл дошел смысл его слов, она пришла в ярость.
– Вы хотите сказать, что это я во всем виновата?! – вскричала она. – Я ввела вас в искушение? Похоже, вы один из тех мужчин, которые сначала изнасилуют женщину, а потом заявляют, что она сама этого хотела!
В пылу гнева Мейбл не вполне осознавала, насколько оскорбительны ее слова, пока Ричард не перебил:
– Минуточку… – Он несколько раз глубоко вздохнул, словно пытаясь обуздать свои чувства. Наконец овладел собой и уже спокойнее продолжил: – Я ни на миг не предполагал, что вы виноваты. Более того, я вообще не думаю, что здесь может идти речь о такой категории, как вина. При чем тут вина? Я всего лишь пытался сказать, что, по-моему, у вас не вызывало отвращения случившееся между нами… Или вернее, то, что, как мне казалось, происходило между нами. – Голос его стал жестче. Тоном, не допускающим возражений, Ричард сказал: – Что касается вашего замечания насчет изнасилования, уверяю вас, сама мысль о том, чтобы принудить к сексу женщину – любую женщину, – кажется мне варварской и отвратительной. Я не понимаю, что движет мужчиной, когда он навязывает себя. Если у вас сложилось обо мне превратное впечатление – что ж, прошу прощения.
В его напряженном голосе было столько отвращения, что Мейбл стала сама себе противна. Она попыталась взвалить на Ричарда вину за то, в чем, по меньшей мере наполовину, была повинна сама. Ей хотелось закричать: да, я веду себя так глупо, так по-детски только потому, что в ужасе от происшедшего и чувствую себя виноватой, что я, конечно, знаю… Что знаю? Что Ричард прав и я его хочу? Не в этом ли заключается простая правда? Правда – да, но не простая, в их ситуации нет ничего простого.
