Лавейл Спенсер - Горькая сладость

Беспомощность. Им же удавалось справляться с ней раньше. Эта беспомощность раздражала. Каждый ощущал одно и то же, потому что неудача одного из них становилась неудачей всех. Они тратили время и слезы друг на друга, доверяли друг другу свои сокровенные обиды и опасения. Если вдуматься, они здесь каторжно работали, и получить совершенно обратный результат было равносильно предательству.

Клифф сидел неподвижно и часто моргал.

Дайян сопела, опустив голову, глядя на свои обнаженные колени.

Доктор Фельдстейн перегнулся через спинку своего кресла и достал с крышки граммофона коробку бумажных носовых платков, затем, выпрямившись, положил ее на столик в центре круга.

— Хорошо, давайте начнем с начала, — сказал он серьезно. — Если она решила, что не имеет смысла обращаться к кому-то из нас, значит, спасти ее не было возможности.

— Но она — это мы. — Мэгги развела руками. — Я имею в виду, что все мы здесь стремимся к одному и тому же, не так ли? И считаем, что делаем успехи.

— И если она сделала это, то никто из вас уже не сможет чувствовать себя в безопасности, верно? — спросил доктор Фельдстейн и сам ответил на свой вопрос: — Неправда! Это я хотел бы заронить в ваши души в первую очередь. Тэмми сделала выбор. Каждый из вас делает выбор ежедневно. Вполне естественно, что вы возмущены ее поступком, однако совершенно недопустимо представлять себя на ее месте.

Они долго беседовали об этом. Обсуждение было наполнено вспышками то гнева, то сострадания и становилось все более оживленным по мере продолжения. Они подавляли в себе гнев, пока тот не превратился в жалость, затем боролись с жалостью, пока та не перешла в сильное желание сделать все возможное, чтобы их собственная жизнь стала лучше. Когда они обсудили свои чувства, доктор Фельдстейн объявил:

— Сегодня мы сделаем одно упражнение, вы уже к нему готовы. Если кто-то из вас считает, что его это не касается, пусть подождет, не задавая вопросов. Я верю, что это поможет тому, кто невольно поддался ощущению беспомощности, которое все мы испытали из-за попытки Тэмми покончить с собой.

Он поднялся и поставил тяжелое деревянное кресло в центр комнаты.

— Сегодня мы собираемся попрощаться кое с чем или кое с кем, мешающим нам восстановиться. Есть некто, покинувший нас, умерший или сознательно ушедший, или же нечто, лишившее нас сил, в результате чего мы не способны бороться с трудностями. Это может быть некое место, куда мы не в состоянии пройти, или же давнишнее недовольство, которое мы давно носим в себе. Что бы это ни было, мы намерены положить это в кресло и вслух попрощаться. А затем нам нужно сообщить этой персоне или этому предмету, что мы намерены сейчас сделать, чтобы стать счастливее. Вы все поняли?

Возражений не последовало, и доктор Фельдстейн сказал:

— Я буду первым.

Он встал перед пустым креслом и обеими ладонями провел вниз по бороде. Сделал глубокий вдох, посмотрел на пол, затем на кресло.

— Я собираюсь раз и навсегда распрощаться со своими сигаретами. Я бросил курить больше двух лет назад, но до сих пор тянусь к нагрудному карману, поэтому я и кладу вас в это кресло и говорю с вами так долго, «Дорельс». Я намерен в будущем стать счастливее, отказавшись от чувства обиды из-за брошенного курения. Теперь всякий раз, как только я протяну руку к этому карману, то вместо безмолвного проклятия из-за того, что он оказался пустым, я собираюсь в душе поблагодарить себя за подарок, который сам себе сделал. — И помахал креслу: — Прощай, «Дорельс».

Он попятился назад и сел на свое место.

Слезы высохли. В глазах засветился неподдельный интерес.

— Клайер? — ласково позвал доктор Фельдстейн.

С минуту Клайер сидела неподвижно. Никто не проронил ни слова. Наконец она встала и повернулась лицом к креслу.

Она молчала, и доктор Фельдстейн спросил:

— Клайер, кто сидит в кресле?

— Моя дочь Джессика, — ответила она.

— И что ты хотела бы сказать Джессике?

Клайер вытерла о себя ладони и вздохнула. Все ждали. Наконец, она начала:

— Я очень скучаю по тебе, Джесс, но с этого момента я не намерена больше позволять этому чувству господствовать в моей жизни. Я потеряла много времени. И мне необходимо быть счастливой, чтобы твои папочка и сестренка могли быть счастливы тоже. Вот что я собираюсь сделать для начала — пойти домой, вынуть твою одежду из шкафа и раздарить ее. Я прощаюсь с тобой, Джесс.

Она направилась к своему креслу, но вдруг обернулась.

— О, и еще я собираюсь простить тебя за то, что ты не надела шлем в тот день, поскольку знаю, что это тоже мешает моему выздоровлению. — Она подняла руку. — Прощай, Джесс.

Мэгги, ощущая резь в глазах, сквозь мутную пелену слез наблюдала, как Клайер садится, а ее место занимает Дайян.

— В кресле мой муж Тим.

Дайян вытерла слезы бумажным носовым платком, открыла рот и вновь закрыла его, уронив голову на руку.

— Это так тяжело, — прошептала она.

— Может, тебе лучше подождать? — спросил доктор Фельдстейн.

Но Дайян опять с упорной решительностью вытерла слезы.

— Нет, я хочу это сделать.

Она пристально посмотрела на кресло и начала:

— Из-за тебя, Тим, из-за твоей смерти, я хожу как облитая мочой. Мы ведь вместе еще со школы. И я распланировала нашу жизнь на следующие пятьдесят лет. Тебе это известно? — Дайян вновь потерла глаза. — Ну, я просто хочу, чтобы ты знал, что больше я не ощущаю себя облитой мочой. Ты ведь, наверное, тоже строил планы на следующие полсотни лет. А сейчас я вот что собираюсь сделать... — Она широко раскрыла ладонь, почесала ее большим пальцем другой руки и подняла глаза... — Вот что я собираюсь сделать, чтобы улучшить свою жизнь, — в этот уик-энд взять детей и подняться с ними к нашей хижине на Уидбее. Я разрешала им туда ходить, а себе запрещала. Но теперь я намерена пойти туда, так как поняла, что наши дети не смогут быть счастливы, пока не станет лучше мне. Так что прощай, Тим. Бывай, парень.

Она поспешила к своему месту и села. Все вокруг вытирали слезы.

— Клифф? — пригласил доктор Фельдстейн.

— Я подожду, — прошептал Клифф, глядя на свои колени,

— Конечно. Нельда?

— Я давно попрощалась, — сказала Нельда, — я пропущу.

— Мэгги?

Мэгги медленно поднялась и подошла к креслу. В нем сидел Филлип со своими десятью фунтами лишнего веса, который ему никак не удавалось сбросить после тридцати; с зелеными, окаймленными коричневым глазами и рыжеватыми волосами, требующими стрижки (что они планировали сделать, когда это случилось). На Филлипе был хлопчатобумажный спортивный свитер с изображением морских хищников, который она до сих пор так и не выстирала и время от времени снимала с крючка в шкафу и нюхала. Мэгги ощущала ужас оттого, что должна отречься от своего горя. Она боялась, что когда оно уйдет, то взамен не будет ничего, и она превратится в безразличную оболочку, не способную вообще хоть что-нибудь чувствовать. Она положила руку на дубовую перекладину кресла и нерешительно вздохнула: